Глаза змеи

…так приятно бродить босиком по траве. Но особенно приятно это делать утром, пока она свежая и упругая, пока с нее не испарились капельки прохладно, душистой росы. Делая каждый следующий шаг, я стараюсь опускать ногу как можно медленней, хочу по-чувствовать прикосновение самой первой травинки. Но у меня не получается… Мне жаль мои ноги, они стали такими грубыми из-за обуви… Но даже не смотря на это, ощущение легкости – какое-то просто неземное.

А кругом все зеленое, но эта зелень она такая разная. Вон листочки зеленые, но зелень эта с чем-то матовым и если к ним прикоснуться, то ладони станет мягко, лох-матенько и тепло, как будто накрыл ладонью маленького утенка. Другие же, вон те, слов-но облиты лаком, они немного липкие и оставляют на руках маслянистый, приятно пахну-щий след. Здесь целая роща этих низкорослых деревьев. С другой стороны ровные, темные хвойные. За ними, я знаю, есть озеро.

Да я, почти все тут знаю. Вчера мне не хватило времени добраться до него. Стало сумеречно, я разглядела лишь большие листья на воде и какие-то белые цветы рядом, и сразу же проснулась.

Сегодня я решила не просыпаться, пока не дойду до него, и хотя бы раз не ис-купаюсь в нем и только тогда буду…

Вода сегодня какая-то не такая. Кругом ничего не изменилось, а вода… сего-дня она какая-то холодная и черная, даже если просто смотреть на нее, если зачерпнуть в ладони, то разглядеть линии на руке можно только с большим трудом. Я даже жалею, что искупалась. Какое-то неудобство в теле чувствуется. Я знаю, почему это. Ничего не отражается в ней, ни лес, ни облака. Она как будто проглатывает, втягивает в себя все окружающие предметы. И листья большие исчезли, а жаль, на них так было здорово ка-таться… Что-то случилось и с дорожкой вокруг озера. Стала она какая-то неухоженная, кусочки гравия валяются рядом с дорожкой, к воде ближе. Не утрамбована она сегодня совсем, тяжело идти по ней босиком, попадаются камешки с острыми краями. А может даже и не камешки. Может, кто стекла битого подсыпал на эту тропинку. Я по ней больше не пойду. И скамеечка моя занята. Сидит кто-то на ней. Сидит и камешки в воду бросает. Далековато, не разглядеть кто это. Сегодня, впервые чужака здесь вижу, а я думала, что я одна такая. Но как эти камешки себя странно ведут?! Упали в воду и не брызг, ни кругов. Канут.

Но все-таки, кто же это на скамейке? Мне он кажется знакомым, но подходить страшновато. Не хочу я к нему подходить и не пойду, пусть себе сидит на моей скамееч-ке…

Что же это он такое делает ? Зачем ему потребовалось раздеваться? Какой он белый, кажется даже что он скользкий и резиновый какой-то. Не надо бы ему здесь ку-паться, он что, не видит какая вода странная? Не надо! Крикнуть бы ему, да не кричится во сне, и просыпаться не хочется. Но он тонет, черт его побери! Зачем же ты в воду лез! Давай руку мне. Не кричи. Я и так помогаю. Да спасаю я тебя, стараюсь. Не кричи, я с ума схожу от крика твоего. Кто… Боже мой! Это… это ты…

* * * * *

Я читала где-то, что сны плохо запоминаются, а то и вовсе… Точнее, не должны за-поминаться. Но это не про меня, не про мои сны. Я свои помню, все целиком. С героями, с репликами, запахами, ощущениями. Я их рассказывать могу, как рассказы – наизусть. Толь-ко не думайте, у меня нет никакого психического расстройства. Для меня это было бы пере-бором, у меня и без этого жизнь – сплошная палата № 6. Или я просто такая невезучая. Во всем…

* * * * *

— …

— А как же? Знала я и саму ее знала, и ее мать. С малолетства. Ихнева конечно, не мое-го. И гуляла с ней не раз, и кормила ее, и поила. Дружили мы. Сначала с матерью, а по-том с ней самой.

— … .

— А что сказать. Тяжело было. Мужик ее неизвестно где болтался. Он, кажется, и про дочь-то ничего не знал. Вот так она одна и маялась. Да и кто на нее позариться? Крикливая, страшненькая. У нас тогда и не такие пропадали. А эта еще и с довеском.

— …

— Да какие это мужики, пьянь одна. И судьбу свою, она дочери передала. Эта тоже одна – одинешенька, как перст. Хотя не в пример матери, красивая. И добрая, и хозяйст-венная, а все равно одна.

— …

— Был. Видела я его, однажды. Так, ничего себе. Вроде вас. Культурный. Как-то сумку помог донести, поздоровался. Только глаза у него какие-то были ненормальные, загляну-ла я в них раз-другой, и больше не захотела, что-то такое в них было…

— …

— Сама я с ним не разговаривала, только видела пару раз. Она же про него не рассказыва-ла. Одно было видно, по приходу его, она ожила словно, расцвела изнутри. Но не по нему она оказалася, позабавился недельку и умотал куда-то. Иные хлыщи так и живут всю жизнь, придут, напоганят, и как в воду… Что делать бабе-то после такого обмана? Только что плакать. А она – нет. С ней по-другому получилось – она пошла вслед за ним, не разу конечно, когда ждать устала, вот тогда и пошла…

— …

— Как ты сказал-то?

— …

— Да, я слова такого не знаю. Экзер… Тьфу, не выговорю…

— …

— Чего не знаю, того не знаю.

— …

* * * * *

Мне двадцать шесть лет. Я работаю кассиршей. Я не очень-то умная, это я знаю точ-но, поэтому на институт я даже и не замахивалась. На это ума хватило, да еще на техникум кооперативный. Окончила я его, слава Богу, начала искать работу поприличнее… Искала-искала, да видно есть во мне что-то такое, отчего в хорошие магазины путь мне заказан. Я читала это по лицам начальников этих магазинов и заведующих кадрами. Вот только стоило зайти, да спросить, особенно, если магазин этот где-нибудь в центре, да… Одним словом, моей рожи, только и хватило, что на нашу забегаловку.

Директор, который меня принимал, оказался пьющим и любящим покуражиться. Приняв меня, он попытался за мной приударить, выражалось это в форме зажиманий в углу и оставлении слюнявых засосов на шее или других подвернувшихся ему местах. Спасло ме-ня одно, водку он любил больше, чем баб… В общем, в коллективе я прижилась, сдружилась с нашими бабами, познакомилась с мужиками…

— …

— А какой Вам нужен?

— …

— Теперешнего, мы в лицо и не видели. Может это Вы?

— …

— А, тот. Он теперь у нас только по «погоняле» — директор. Вон он, ящик поволок.

— …

— Ага, точно. Грузчик он теперь здесь.

— …

— Ну, я.

— …

— О чем поговорить?

— …

— Я не боюсь.

— …

— Работаю. Некогда мне.

— …

— Хорошо-хорошо. Спрашивайте. Что знаю, отвечу.

— …

— Я не увольнял ее. Мне позвонили, сказали, что наш магазин купил Аскольд Львович, Бур-лянский. Он и распорядился сократить одного продавца и одного кассира.

— …

— Нормально она работала. Были, конечно, и за ней кое-какие грешки. Могла обсчитать покупателя, могла обругать. А у нас как, покупатель всегда прав. Жаловались на нее часто. В книгу жалоб писали.

— …

— Не одна она, конечно, другие тоже. Но их за руку не ловили.

— …

— Несколько раз. К тому же у других дети, семьи, стаж. Попробуйте устроиться, если вам осталось пять лет до пенсии. А эта и молодая и без семьи…Одним словом, не про-пала бы.

— …

— Я ничего не решал. Было собрание. Все решали.

— …

— Я не вру.

— …

— Это не правда. Как Вы смеете. Никогда я к ней не приставал. Что Вы такое говори-те?! Посмотрите в мою трудовую книжку, у меня только благодарности. Грамоты дома. Я всегда был на хорошем счету у начальства. А Вы мне такое говорите… Как Вам не стыдно…

— …

— Ничего я не боюсь. А что выпивал я тогда – это верно. У меня жена тяжело болела. Любимая, между прочим… мне очень тяжело об этом вспоминать. Можно я пойду, а?

— …

— Может быть. Я об этом не думал. Мне это не к чему. Моя забота – это что бы товар был свежий, ассортимент побогаче. Ну и покупатели, конечно. А это все…, мне этого не надо. Мне работать надо.

— …

— Спасибо большое. Всего наилучшего

— …

А в этом смысле, я наверное, совсем пропащая. Мария Николаевна, соседка моя, го-ворит, что это мне мама, судьбину свою бабскую, вроде как по наследству…, да. В наслед-ство, вместе с квартирой. Да ладно, родила ведь, и на том спасибо. Были и у меня мужики, конечно. Не девочка я, еще со школы… а с одним, я так почти до ЗАГСа дошла, но только почти. Точнее, я то дошла, а он не пришел. Все-таки, я, наверное, сильно страшная.

Мама моя два года как померла, светлая ей память, местечко светлое. А до этого, мы в нашей малогабаритке вместе проживали. Ругались каждый день. Но теперь еще хуже. Ду-мала родить себе детеночка, все душа живая рядом будет. Так от ветра они не бывают, опять-таки мужик нужен, ну а дальше старая песня. Мне и врачиха говорила, ты, мол, баба здоровая, тебе рожать надо, а то без детей болезни какие-то женские развиваются. А от ко-го, от кабеля на улице?! Наши когда в обед начинают про свою жизнь рассказывать, ну как они там с мужьями, я слушаю их и думаю, что я, наверное, и правда больная какая. Не бы-вает у меня с криками, с ласками. Лежу обычно, как бревно, а они по мне елозиют. А брев-ном меня Федька называет, грузчик наш, я с ним не спорю. Ну не знаю я, что делать-то на-до? Может, поэтому, и забеременеть не могу… Чего-то я распелась, аж щеки горят. Так-то я на эту тему не разговорчивая. А вот так, когда лица не видно, заносит иной раз. От тоски наверное…

Ладно, пора на работу. Люська, сменщица моя, разболелась. У нас там сквозняки жуткие, дверь-то то и дело, то открылась, то закрылась. А касса как раз напротив. Прихо-дится сидеть в платке шерстяном, мама научила. Летом-то еще ничего, а как какая другая погода, хоть криком кричи. А Люська молодая, юбку выше колен носит, и колготы не теп-лые, как у меня, а тонкие, модные. Вот и прохватывает ее частенько. Тяжело, конечно, без смены, правда, денежек побольше выходит, да и Люську жалко, хорошая она девка, краси-вая…

* * * * *

…и чего спрашивается, этот козел в очках разорался. Подумаешь, недодала ему два-дцать копеек. А орал на весь рубль, аж пятнами покрылся. К заведующему ходил, жаловал-ся. Эх, улыбнулись мои пятнадцать процентов премии. И что обидно, ведь не хотела я его обсчитывать. Задумалась о чем-то. Так хорошо работать, руки сами по себе, а ты сама по себе. Руки денежки считают, а ты сидишь, мечтаешь… тихо, спокойно. Увлечешься иной раз, ну и махнешь кого на копеечку-другую. Не специально же, просто руки устают, паль-цы, тоже. Что им жалко, что ли?! Для них копейка – тьфу, а у меня к вечеру рубль на леден-цы.

А тут история у меня случилась: я у одного парня с сотни десятку заначила. Как на такое отважилась, сама себе удивляюсь, деньги, правда, очень нужны были, ну я и рискну-ла. И все бы с рук сошло, парень молодой, он сдачу даже и считать не стал, сунул в карман. Но бабка одна, партизанка, она заметила и подняла тревогу. Прицепилась к парню, застави-ла пересчитать сдачу. Он проверил, улыбнулся, и ко мне значит. Деньги протягивает, гово-рит – не хватает, мол, говорит – ты ошиблась, сестричка. Можно же было миром все поре-шить. Но случилось тут что-то с моей головой. Зыркнула я на него, да как сама заору: да у меня таких, не выговорить сколько, а мне уж и ошибиться нельзя! Ну и еще что-то и даже матом, кажется. Ору, а сама чувствую, что перегибаю палку-то, ой перегибаю. У парня улыбка с лица сошла. А мне вдруг стало все это как-то до фени, достала я десятку из кассы и бросила в парня. А попала в лицо. Вот те крест, не хотела я так, случайно получилось. По-пала и осеклась. Побледнел он как полотно, и как врежет мне, я думала голова оторвется, так ее от удара крутануло. Я на стул свалилась. Больно было, не обидно, но очень больно. Разревелась я, а он ушел. Чек оставил, там рублей на двадцать было пробито, я его долго хранила, но он больше не появился. Я вот вспоминаю его иногда и кажется мне, что за та-ким вот я бы пошла на край света. Такая в нем была сила. Дернул же меня черт позариться на его десятку. Одно слово, невезучая я… не украсть по-человечески, не полюбить…

А тут и новая беда подоспела. Сон этот. Сколько же он мне будет сниться?! Нет ни одной ночи, что бы не выскальзывала его белая, прохладная рука из моей, и не тонул он. Тонул, глядя неотрывно в мои глаза, крича при этом истошно и страшно, словно даже и не о помощи просил, а хотел сказать что-то совсем другое.

— …

— Очень давно это было. Сразу вот так не вспомнишь. Вам бы в архив обратиться. Там, может быть, чего припомнят…

— …

— А вам-то, зачем это ворошить?

— …

— А ну-ка напомните… Что-то я такое припоминаю.

— …

— Ах, вот Вы о ком. Вы бы сразу имя ее сказали. Я знал ее лично. Ухаживал когда-то по молодости, да не заладилось что-то у нас.

— …

— Эту история я конечно помню. Мы дежурили тогда вместе с Добровольной Дружиной. Правильно, ДНД. У нас и график был специальный. В каждой группе, обязательно один милиционер, с рацией. Уж не знаю, как мы им, а они нас частенько выручали. Ребята дежурили там крепкие.

— …

— да-да, конечно. Вот. Идем мы, значит. Погода хорошая такая. Можно сказать гуляем. Тогда же беспорядков меньше было. Культурней народ был, послушный. Не то, что сейчас.

— …

— Вот, идем, а из подворотни крики, шум драки. Мы туда. Гляжу знакомая моя. А к ней какой-то хмырь пристает.

— …

— Нет. Не из наших. Мы его быстренько скрутили. Машину вызвали и туда его. А потом, как положено, в отделение.

— …

— Поначалу думали он пьяный. Оказалось, нет. Чудной, просто. Начал на нас бросаться, а потом успокоился. Девушку мы с собой взяли, конечно.

— …

— Так положено. Она поначалу даже заявление на него написала. По-моему, попытка из-насилования.

— …

— А потом забрала его почему-то. Да вообще она всегда немного странная была. Да, эда-кой чудинкой…

— …

— Ну а нет заявления – нет дела. Я краем слышал, что она даже встречалась с ним.

— …

— Я вот как раз сейчас вспомнил – точно – они немного похоже были. Оба странные. Так что, как раз и получается – два сапога – пара.

— …

— Кто он такой? Почему же, пробовали узнать, так положено. А потом, когда она заяв-ление она забрала – нам это вовсе ни к чему стало. У нас тогда хулиганками этими, ну в смысле мелкое хулиганство, шкафы были забиты. Выпьет народ на выходных или после работы и давай озорничать. Так в общем все получилось.

— …

— Нет, не забыл. Несколько раз навещал, но так все это было – пустые хлопоты. Я вскоре и бросил это дело.

— …

— Как его звали? Нет, не припомню.

— …

— А вот еще, да. Некоторое время спустя, месяц или полтора может, пришла ориенти-ровка, что сбежал какой-то псих. По приметам очень похож был на этого. Но там по времени что-то не получалось – точнее сказать не могу, да и писали там, что он не опасный… Поэтому мы отвечать ничего не стали. Не наш вроде и все.

— …

— Что там про него было сказано. В ориентировке, Вы имеете в виду?

— …

— Помешанный на религии. На борьбе с дьяволом или с сатаной. Я в этом не силен.

— …

— Экзер…, что-то такое…Да-да. Экзорцист. Это что-то серьезное?

— …

— А-а-а. Каждый сходит с ума по-своему.

— …

— А тогда – а что тогда, мы на всякий случай впаяли ему десять суток за нарушение об-щественного порядка. Пока он тут улицы подметал — она к нему каждый день приходи-ла. Да еще и помогала. Мы, правда, на это сквозь пальцы смотрели. Он не дебоширил. Поговорить, правда, любил, это у него хорошо получалось. Но скажешь ему, что бы ус-покоился, он и затихает. А наши постоянные клиенты слушать его очень любили.

— …

— Я сам не прислушивался. Мне это не к чему.

— …

— Отсидел, как положено. Потом вышел и к ней отправился. Она его около двери ждала. Я сам видел… Вот такая история.

— …

— А что это такое?

— …

— Вот это да! Выходит, он точно был из психушки?

— …

— Нет. Больше его у нас не видели.

— …

— А что, и она пропала?

— …

— Я же говорил, мы не долго встречались. А потом и вовсе разбежались. Я вот только от Вас узнал, что она пропала. После той размолвки пару раз только и виделись. Даром, что городок маленький.

— …

— Так что извините, ничем помочь не могу.

— …

— Да не за что. До свидания.

— …

— Всего наилучшего.

— …

Митя… Вот ведь как свидеться пришлось. Что же ты хочешь от меня, друг мой сер-дечный? Любовь моя, первая и, наверное, единственная? И сколько бы не было у меня му-жиков перед ним – все равно, он первый. У меня с ним, все как в кино было. И на руках он меня носил, и руки мне целовал, даже подарки дарил. Он, конечно, тоже, чудной был, не буду скрывать. Гладить меня любил. Просто гладить. Я дремлю, а он над телом рукой ведет, вдоль тела, но не касается. Только изредка на мгновение прикоснется, случайное, но за это – как разряд тока. Обнимал меня крепко-крепко, но никогда до боли. Не то что алкаши наши – с утра просыпаешься, глянешь в зеркало – по всему телу синяки. А Митя, он нет, тот про-сто крепко держал меня. И целовать любил, долго и всю. Я бывает, уж истомлюсь вся, круги перед глазами плывут, а он только-только…

Как вспомню, так сердце и заходится, как же хочется, что бы он вернулся, я тогда его никуда не отпустила. А уж если нельзя ему, может кто ищет его, а он прячется – тогда бы я сама с ним пошла. Честное слово! А еще он сказал, что я в кровати вовсе и не безнадежная, только ко мне надо правильный подход найти. Только ведь кроме него и подходить, и ис-кать – некому.

А он ушел. Рано утром. Поднялся, поцеловал меня в щеку, я думала он на кухню, и опять задремала, а проснулась – нет его. Словно ветер, пока дул, ощутимый был, толкал в спину, помогал двигаться, а перестал дуть, и нет от него и следа. Но и дальше идти, сил нет. Ничего не принес, ничего не забрал, как и не было вовсе. Говоря честно, я в первые дни не особенно о нем переживала, так, поплакала маленько, но не больше положенного, да вот теперь, наверное пришло время жалеть… А глаза у него были…

Болел он, а мне так жалко, вдруг его стало, не пил он совсем, ну вот ни грамулички. У меня как, если я с мужиком живу, то на ужин обязательно пузыречек, ну и сама, конечно, раз другой пригублю, а тут я пью, а он ни-ни. А еще: я за стакан, а он мне в глаза, ну и водка сразу не в то горло. Я потом стала закрывать их, так-то знаю, что смотрит, но все равно, легче.

Гулять он меня водил. Как в детском саду, брал за руку и вел по улице. Мне так стыдно было, я и краснела, и злилась, а он как будто не замечал. Идет и обязательно исто-рии рассказывает. Я думала он мне зубы заговаривает, а сам где-нибудь на травке хочет развлечься, а он оказывается, на полном серьезе со мной гулял. Я его на наш святой источ-ник водила, ему так понравилась вода тамошняя, он даже с собой домой приносил, во фляжке. Была у него, зеленая такая, солдатская…

Я даже не представляла, что могут быть такие кошмары. Будь он неладен, сад этот, особенно когда по нему голые, распухшие утопленники бегают. Щипаются, заразы, обжи-маться лезут. А у меня желудок-то не железный, тошнит меня, под самое горло подкатыва-ет. Думаю, что если так будет продолжаться, то либо спать перестану, либо помру во сне. Не выдержать мне этого, ой, не выдержать…

А как на меня эта бабка смотрела!? Точно, ведьма. Спасибо ей, что объяснила, что надо делать, когда такие сны мучают. От них ведь совсем жизни не стало.

— …

— А ты кто?

— …

— Из газеты говоришь? А может, и документик какой имеется?

— …

— А-а. Спрашивай.

— …

— Помню, конечно. Мне соседка ее привела. Я Марью от больницы лечила. Марья нас и свела.

— …

— Ее кошмары по ночам мучили. Один и тот же сон. Хотя, как она их рассказывала, они отличались, в деталях.. Но в основном это был один и тот же сон.

— …

— Я сказала, что ей предстоит дальняя дорога. Это все.

— …

— Она этому обрадовалась. Как будто ждала этого. Ей это надо было только подтвер-дить…

— …

— Красивая. Хотя вернее будет сказать – необычная. Светлая.

— …

— Как женщина? Все в меру. Чуть кокетливая, чуть распутная, но чистая и наивная. Но главное, невезучая. Ее как будто кто-то подставил.

— …

— Зачем из людей. Из этих. Из вас.

— …

— Она должна была быть счастливой. Это у нее по лицу было видно. Но ей не дали ощу-тить себя женщиной. Навалили на нее все подряд. Не дали разобраться, что к чему.

— …

— Мне соседка про нее немного рассказывала. Но с мужчинами ей не везло.

— …

— Она ушла за одним из них. Как ей казалось.

— …

— Этого я тебе не скажу.

— …

— А того я ни разу не видела. От нее самой слышала. Он охотник. Так я ее поняла.

— …

— Нет. Я в этом не сильна. А у нее вполне могло получиться. Сила в ней была необыкно-венная.

— …

— Видеть она могла внутри. Вроде как суть предмета. Или как данный предмет влияет на человека. Редкий дар. Редчайший.

— …

— Нет, не ведьма. Ведьма видит суть, но не видит, как эта суть влияет на человека, как соотноситься с остальным. А девочка эта, видела именно связи.

— …

— Ты у соседки лучше про часы спроси. Так скорее поймешь, чем со слов, тем более, я школ-институтов не заканчивала, сама по себе образовывалась…

— …

— Уходи. Тяжело мне с тобой говорить.

— …

— Постараюсь.

— …

Мне на эту бабку соседка моя указала, Марья Николаевна. Она старенькая уже, жи-вет одна. Ну и со мной дружит, заходит иногда по-соседски. Я ей иногда хлебушка, молочка из магазина приношу, а она мне, когда новости расскажет, а когда носочки шерстяные свя-жет. Добрая такая бабулька, только ноги у нее болят. В войну еще, на торфе застудила. Я как-то и рассказала ей, что спать не могу, а она про бабку эту и вспомнила. Она у нее когда-то сама ноги лечила, тогда еще помогало. И вспомнила, что старуха эта большой специалист по всякой нечисти, многим помогала. Адресок ее нашла. Ну и пошла я горемычная к ней.

Как она на меня посмотрела!? Вывернула всю и перетряхнула. И начала говорить, что помощи ждут от меня, что дорога ждет меня дальняя, что начинается у меня с этого мо-мента жизнь совершенно другая. И что мне этой жизни не противиться не надо, потому, что мне ее не перебороть. Но самое главное, что она сказала мне, что дорожка эта, к Мите меня должна привести. Половину я, конечно, не поняла из того, что она мне наговорила, но глав-ное запомнила. Кое-что знахарка эта даже несколько раз повторила, а кое-то и разъяснила, насколько сама, конечно… Объяснения эти не сильно мне помогли, слова уж больно умные были, как и не русские совсем. Пыталась я у нее про Митю узнать, поточнее. Где он сейчас и какая она, эта помощь, но тут бабка эта на меня раскричалась, обзываться начала. Я ре-шила убраться по добру, по здоровому. Она мне только во след крикнула, что многое я смо-гу понять по снам: как только начали кошмары сниться, значит я что-то не так делаю. И этого мол, с меня, бестолковой, довольно будет. Вот так я с ней поговорила. И мне действи-тельно стало легче…

Бабульке, соседке, моей похужело совсем. Может от весны, которая, как сумасшед-шая ворвалась в наш город, а может от того, что сообщила я ей о своем решении отправить-ся искать Митю. Слегла она. А соответственно и уход мой отложился на некоторое время. Но то, что мне придется уйти, я решила окончательно и бесповоротно. Потихоньку и ба-бульку мою начала уговаривать. И знаете, смирилась с этим моя старушка. Не сразу, конеч-но, а потихоньку – потихоньку и говорили об этом мы уже как о необходимости, которой не избежать.

Сны не сняться уже почти месяц…

Что тревожно мне с утра, проснулась, а на сердце неспокойно…

* * * * *

…уволили. Ничего мне вроде не грозило и вот на тебе, как гром среди ясного неба. Сокращение. Оказывается, что наш магазин какой-то «новый» выкупил, ну и решил, что четыре кассира для такого маленького магазинчика это слишком много. Предложили мне написать «по собственному желанию», а за это пообещали выплатить кругленькую сумму… Так я оказалась на улице. В смысле работы, разумеется, вот и получилось, что решение мое получило такой вот толчок – только я не печалилась, конечно, я это увольнение, как одоб-рение сверху рассматривала.

Но разбудил меня даже не мой крик, хотя орала я так, что, проснувшись, могла толь-ко сипеть и кашлять еще пару дней. Разбудил меня стук в дверь. Мимо возвращалась с про-гулки моя соседка. Рассказывала мне, что проходила мимо моей двери, когда услышала жуткий вопль. Испугалась, хотела сначала за милицией бежать, но быстро передумала. Хо-рошо же мы с ней смотрелись бы, если милиция приехала. Но это потом, а тогда вскочила я ошалевшая, горло болит, как будто я кнопки ела. Все тело ломит. И что же мне такое долж-но было присниться, что бы меня так на ор пробило – не помню.

Только, после той ночи не спала я трое суток, уже и невмочь было, но сильнее был страх… И тогда я решила, чем так мучиться, пойду я. Ну что делать, если так мне выпало. Тяни, не тяни, а уходить придется. Собрала сумку из клеенки, побросала туда кое-какие шмотки. Решила про себя, что уж если иду не по своей воле, то пусть кто меня отправляет на это дело, пусть обо мне и заботится. Зашла к старушке моей, простились мы. Отдала ключи от квартиры, наказала ей пустить жильцов. Все равно будет пустовать, а так и прива-рок к пенсии. Та, конечно, поотговаривала меня немного, но уже так, для порядку. Она зна-ла, что если мне в башку что втемяшится, то это намертво. Поэтому помолчали мы с ней на дорожку, посидели. Похлюпали обе, конечно, но малость так, потом перекрестила она меня, поцеловала троекратно и я отправилась в путь…

* * * * *

Я шагала почти сутки, не останавливаясь. Никогда мне не было так легко. Первый раз в жизни я ночевала в поле, в старом стогу сена. Я даже никогда не думала, что может быть так хорошо! Все было хорошо — и долгая дорога пешком, и легкий сон, и тишина. Я как будто была одна во всем мире.

Приснился мне Митя. Обнял меня, поцеловал, как бывало и сказал, что будет меня ждать в небольшой, заброшенной церквушке, где-то под Заокском. И хотя после этих слов он сразу ушел, я еще долго не хотела просыпаться, вдыхая запах слежавшегося сена, впиты-вая какую-то горечь из ветра, а, проснувшись помнила все, все, все…

А как я удивленно хохотала, это уже где-то на третьи сутки дороги, когда выясни-лось, что я не знаю такого городка. И никто из окружающих не знает. Пришлось в ближай-шем книжном магазине брать карту автомобильных дорог и приятно удивляться тому, что направление я выбрала верно, только с расстоянием промахнулась, оказался этот Заокск аж на триста километров дальше. Так что на встречу в церкви я естественно опоздала.

Разошлись мы с Митей, наверное, в сутки. Костер в заброшенной церкви, где он ме-ня ждал, остыл. Я огорчилась, конечно, но потом успокоилась. Главным, для меня было не то, что я опоздала на встречу, а то, что существуют на самом деле эти догонялки. Где, иду-щего вереди, я буду узнавать по остывшим кострищам и примятой во сне траве… А там глядишь и…

Встретился мне там одинокий монах. Чуть не испугал, когда вышел из какой-то ни-ше в стене. Я присмотрелась и рассмеялась. Надо было же, монаха, испугаться. Он подсел ко мне, пришлось развести костерок. Я достала из сумки кое-какой еды, поделилась с ним. Он воду окрестил, которая была у меня с собой, еду тоже. А я рассказала ему все. Он улыб-нулся и благословил меня…

Первый раз ночевала на вокзале. Свернулась калачиком на диванчиках этих деревян-ных, передремала кое-как. С утра, правда, тело было как деревянное, только что не скрипе-ло. Умылась, попила водички, хлебушка ущипнула и все нормально, захорошело мне, и я пошла дальше…

А сегодня, на последние деньги послала телеграмму соседке. Сообщила что со мной все в порядке. А главное посоветовала часы ее старые отнести в церковь и осветить, или не носить вообще. Откуда только эти мысли ? Приснилось, наверное. Я читала в журнале, что человеку снятся такие сны, про друзей, про родственников. Это нас что-то сверху преду-преждает. А про часы… да посмотрела я вокруг, а у людей, которые часы такие носят, вроде как черные повязки под ними. Не у всех, у некоторых. Черные такие, дымчатые. Их сразу не разглядеть, одежда мешает, но они очень вредные для здоровья. А у соседки моей часы именно таки, с этой черной штукой вокруг…

* * * * *

— …

— Часы ? Вспомнила. Часы. Это было уже после того, как она ушла. В первый раз. Про-шло где-то около полгода, может побольше. И вдруг, приходит телеграмма. Мол, здравствуй, чего желаю Вам постоянно. Но если хочешь действительно быть здоровой долго, часы свои наручные не носи. Привет, целую, увидимся. Да я могу принести, теле-грамму-то. Я старая, все храню.

— …

— Конечно. Старость – не радость , и давление у меня, и сердце иной раз так прижмет и ноги, опять же. Почитай, вся пенсия на лекарства уходила. А сняла я часы эти, и как рукой отвело. Вот, уже сколько времени и сплю нормально, да и давление не случалось.

— …

— Нет, не подумала я об этом.

— …

— Металл плохо действует. Не знаю. Нет, наверное, все-таки не металл. Сколько народу такие часы носит. Ведь ничего, живые и здоровые. Хотя, по большому счету, какая разница. Металл это или дурной глаз. Мне теперь хорошо, здорова я. А здороветь ста-ла, как сняла часы. Спасибо соседке. А металл там, или не металл – ну какая мне разни-ца?

— …

— Да что говорить, сроднилась я с ней. А теперь вот одиноко. Без нее.

— …

— Не хватает. Она, конечно, молодая, по-другому, она это чувствует, но я-то старая. А мы привязчивые, особенно к молодежи. Я когда глядела на нее, нет-нет, а себя в моло-дости узнавала. Ой. Прости меня старую. Расчувствовалась я. Пора мне. Пойду.

— …

— До свидания. А ее увидите, привет передавайте. Попеняйте ей, маленько, что старую, забыла совсем. Не забудьте, если не трудно, конечно.

— …

* * * * *

Пошел первый снег. Потянуло меня на Юг, как птичку перелетную. Три дня добира-лась до моря на перекладных, с дальнобойщиками. Уговорила одного креститься. Он по-обещал. Сначала, правда, хотел меня попользовать, да приключилось с ним что-то – не смог. Так все глупо получилось, я даже смеялась. Он меня за это побил, конечно. Ну да ерунда совсем. А потом разговорились, он оказался нормальный мужик, семья у него, де-тишки. Трое. Вот он и мотается по дорогам, деньгу зарабатывает. Ну и понятно, тяжело ему без бабы. Хотя смешно было конечно, такой здоровый и такой конфуз…

Слушала учителя Ру. На пляже, у нудистов. Прямо среди нас голеньких и пропове-довал. Сначала было так неудобно, поэтому я не очень внимательно слушала, а потом меня захватило. Я никогда об этом не думала, жила себе потихоньку. А жизнь, оказывается, вон она какая…

* * * * *

— …

— Не побеспокоите, присаживайтесь.

— …

— У нас свои тонкости в руководстве общиной. Вы из какой газеты?

— …

— Но и не из органов. Потому, что у нас все документы оформлены, по-нашему случаю есть специальное распоряжение, и местной, да и центральной власти.

— …

— На просто любопытного Вы не очень-то похожи.

— …

— И по какому же Вы поводу ?

— …

— Подождите, подождите, что-то вспоминается. Она такая немного странноватая?

— …

— Да, да. Была. Не очень долго, правда. По-моему, даже, меньше месяца.

— …

— Она была не особенно разговорчивой, в основном с учителем разговаривала.

— …

— Нет, учитель не наш человек, он лишь иногда бывает с нами. Кажется, его зовут Ру.

— …

— Я не знаю, откуда он.

— …

— Не знаю, может румын или мадьяр, но не уверен.

— …

— Не помню. Ее не было, а потом смотрим, а она уже вроде как давно с нами, худая, про-сто жуть. Это очень ее портило. А вот если прибавить ей по чуть-чуть, очень даже симпатичная.

— …

— Лежала на песке, загорала. Дети к ней очень тянулись, как я припоминаю. С ними она с удовольствием общалась.

— …

— Да, только дети и учитель.

— …

— Нет. Она не пользовалась палаткой. Спала прямо на песке. Если конечно спала.

— …

— Что значит, ложусь я, например, в час ночи, она говорит с учителем, а просыпаюсь ча-сов в шесть, а около нее уже дети собрались.

— …

— Да, да, именно. Дети вставали в шесть утра, шли к ней поговорить.

— …?

— Очень хорошо говорила, непонятно было многое, но затягивало. Может, голос так дей-ствовал.

— …

— Да, обо всем.

— …

— Пытался несколько раз, но со взрослыми она не очень-то…

— …

— Так просто.

— …

— Так не вспомню, Вы поточнее спросите, Вас что именно интересует ?

— …

— С кем. Да у нас народ в основном один и тот же. Вон с той семьей, на краю пляжа. Или вон около воды с тремя детишками. Да пройдитесь просто по пляжу, как увидите мно-го детей, подходите, не ошибетесь, хоть раз, но она с ними говорила.

— …

— Было похоже, что она жизнь увидела впервые. Не нашу, нудистов, в жизнь вообще.

— …

— Да, как если бы она было инопланетянка.

— …

— Не за что. До свидания.

— …

* * * * *

Пожарилась на солнышке. Даже разленилась маленько. Целую неделю беседовала с Учителем. Отойдем с ним ото всех, и говорим, целую гору всего переговорили. Он мне рас-сказал о Великом Пути. И все как про меня, оказывается…

С голенькими этими, правда, не сошлась я. Странные они какие-то. Как можно быть настоящим только в отпуске, потом одеваться и возвращаться к своей прежней жизни? Ка-кая-то неправильность в этом, обман какой-то, то есть когда ты не других обманываешь, а себя самого. Это ведь глупо…

Иду теперь к Уральскому хребту…

Очень трудно пришлось в горах. Снег. Ветер. Холод. Туфли мои совсем развалились. Думала, замерзну, а потом какая-то новая легкость пришла, как будто я на крыльях. Я и не заметила, как спустилась и добралась до…

На них так чудно смотреть. Кожа красноватая и лопочут не по-нашему, громко и не поймешь, толи ругаются, толи радуются. Добрые. Говорить на их языке так интересно, хотя они меня сначала совсем не понимали…

Сам Великий Гуру слушал меня и поправлял. Потом положил на мою голову руку. Что-то, как полыхнет по сердцу, и тепло огромное разлилось. А женщина у которой я жила какое-то время в Бомбее говорила, не мне конечно, соседке, но я слышала (я к слову говоря, стала и видеть четче, и слышать звонче) что свечение какое-то идет от меня. Говорила про какую-то печать учителя…

Чувствую с недавнего времени, что говорю от его имени, и что интересно восприни-мают меня. Одна проблема, не получается говорить как он. Вроде и правильно говорю, и мысли верные, а чувствую – все равно, не так хорошо, не смотря на то, что меня тоже слу-шали и вопросы как Гуру моему задавали, даже специально приходили слушать из пригоро-да. Но решила, что лучше перед проповедью, просто, по-другому не знаю, как назвать – за-писывать. И действительно, получается правильней, интересней.

А вот Дели мне не понравился, тесно как-то в нем, душно, запах дурной всю дорогу преследует. Хоть и перестаешь вроде замечать, но все равно неприятно. Тут еще ручки у сумки оторвались. Присела я на бордюр, да как зареву, как-то горько мне стало. То ли по местам родным соскучилась, а то ли еще чего…

Со мной что-то приключилось на улице, и тут мне начали подавать милостыню. Не просила я у них – они сами. И одеты не что бы, очень хорошо, даже скорее бедно одеты, а находят монетку в кошельке и бросают мне. А одна старушонка подошла ко мне и просто упросила меня пойти к ней домой, ни на шаг не отходила, пока я не согласилась.

Жила я у нее больше месяца, так тут ко мне вообще паломничество началось, с утра и до вечера. Приходили, ждали, приносили подарки. Ну, как им было отказывать. А деньги я все старушке отдавала. Она ведь каждому приходящему, хоть чаю, а предлагала. Внучек болел у нее сильно, хотя мне казалось, что ему просто грустно было лежать, вот так под одеялом, весь день. Пить лекарства, мерить температуру. А я с ним разговаривала, и он ве-селеть начал, играть в игрушки, которые, прознав про маленького мальчика, приносили до-брые люди. Он и с ними разговаривал. Хороший мальчуган. Честно говоря, я ночами не-сколько раз сильно плакала. Думала о том что и у меня мог быть такой же. Потом перестала, что-то внутри меня подсказывает, что еще не все потеряно. После таких мыслей я засыпала счастливая, и бывало, что спала почти до полудня…

* * * * *

— …

— Проходите, господин. Только бабушки нет, ушла на рынок. Должна скоро подойти.

— …

— А что, мне может сделать посторонний человек ?

— …

— Но господин, я таких, которые плохие, не пускаю.

— …

— Это мои книжки. Мне нравиться читать. Жаль, что помногу не получается, надо ведь помогать по хозяйству.

— …

— Нет, слава Богу, она не болеет, но она ведь старая, я ее правнук.

— …

— Господин говорит о белой красивой госпоже, которая когда-то спасла меня от болез-ни?

— …

— Конечно, я очень хорошо ее помню, она так была добра ко мне и моей бабушке.

— …

— Она и была самая настоящая госпожа, хотя и не считала зазорным для себя помогать бабушке по дому, пока я был болен и лежал в постели.

— …

— А что я могу сказать о ней. Она выучила со мной алфавит…

— …

— О, она как ангел, появилась из ничего, очень добрая, когда к ней приходили люди, она го-ворила с каждым, каждого жалела и старалась помочь.

— …

— Как могла, добрым словом, иногда советом.

— …

— Нет, деньги – это не помощь, это зло. Из-за этого она, наверное, и плакала ночами.

— …

— Да, часто.

— …

— Потом она ушла, и больше не приходила. Я думаю кругом много больных и несчастных, наверное, она помогает им. Но стоит только ее позвать и она вернется.

— …

— Нет, у нас хорошо. А так, из-за прихоти, зачем отрывать от нужных дел госпожу. Мы и так помним ее и молимся за нее, ведь и ангелам это нужно.

— …

— Я проверял. Однажды я очень сильно заболел, не послушался бабушку и простудился. Мне было так плохо, я думал, что умру, я стал тихо звать ее.

— …

— Да, конечно. Постояла тихо у двери, улыбнулась. Утром я проснулся уже здоровым.

— …

— Подождите, господин. Она должна скоро вернуть, скорее всего, уже идет, но только медленно, она ведь очень старая.

— Здравствуйте.

— …

— А это, моя бабушка. Этот господин расспрашивал о той госпоже, что вылечила меня.

— Иди, погуляй, внучек.

— До свидания, господин.

— …

— Да, мне не чего добавить, он все рассказал правильно. Так оно и было.

— …

— Меньше месяца, очень переживала, что стесняет нас.

— …

— Больше, мы ее не видели.

— …

— Вполне возможно, во сне, он у меня очень впечатлительный. У него даже бывают виде-ния. Правда, доктор сказал, что в таком возрасте – это обычное дело.

— …

— Сидела с внуком, когда тот болел. С людьми разговаривала…

— …

— Может, покушаете с нами ?

— …

— Господин, я прошу Вас, если вдруг Вы увидите ее, передайте, что мы помним и молимся за нее.

— …

— Спасибо. Здоровья Вам.

— …

— Всего Вам самого наилучшего.

— …

* * * * *

Из Индии я возвращалась другой дорогой. С несколькими дервишами. Правда в на-чале, они были наотрез против того, что бы я с ними шла, а потом один из них объяснил мне, что следует закрыть лицо платком, после этого они смирились, мы даже подружи-лись…

Я уже не в первый раз проходила через горы, но в этот раз было очень страшно. Без сумерек, почти мгновенно наступала ночь, в которой исчезали все предметы и люди. В этой темноте тонули звуки и шорохи. Я от страха даже затаивала дыхание. Потом вдруг все пре-кращалось – и темнота, и тишина. Где-то наверху начинал стучать пулемет, который из-за горного эха напоминал скорее горный обвал, а темноту рассекали яркие черточки-пунктиры, отмечавшие направление полета пуль. Вслед за первым вступал второй, и звуки превращались в сплошную какофонию. Я всегда застывала от ужаса и обязательно, один из моих спутников сбивал меня с ног и прикрывал меня. И повторялось такое по несколько раз за ночь…

На третий день пути в небольшом кишлаке, где мы остановились передохнуть, и хоть немного подремать в покое, дервиши встретили кого-то из своих соплеменников или едино-верцев, я не очень-то поняла, и решили остаться, а я пошла дальше, благо, что маршрут они мне объяснили… Шла я полу заметными тропинками, как учили. Идти старалась только ве-чером и утром, а днем пряталась…

Когда же я дремала, то всегда перед моими глазами стояли эти нищие кишлаки, дети, носившиеся в пыли, с гноящимися царапинами, с вздутыми, от голода животами. Я не захо-дила в их дома, если конечно эти грязные, темные сараи можно так назвать, меня не волно-вал вид ран, но брезгливость не позволяла даже дышать воздухом этих домов. Я пыталась с ними говорить, но они боялись меня. Я пыталась их лечить, но всегда выбегали матери от-нимали у меня детей, в их черных глазах раз и навсегда застыл страх. Я ничего не смогла с ним делать. Несколько раз в меня стреляли отцы этих забытых Богом детей. Пришлось пре-кратить эту, никому ненужную здесь, благотворительность и убираться по добру, по здоро-вому…

Границу я переходила с группой контрабандистов. Хотя и не сразу я поняла кто они. Нормальные молодые ребята. Ночами, которые здесь были очень красивыми, со светом звезд, даже с падениями некоторых из них, с темнотой полной шума, вздохов и еще чего-то. Вечерами и часть ночи они сидели у костра и пели под гитару. Мне очень нравился один из них…

Но все окончилось очень плохо. На подходе к границе мне показалось на миг, что что-то темное скрыло этих парней, я попыталась их предупредить, но они только посмея-лись надо мной. Дальше я не пошла. Они бросили меня, а через несколько минут, я услыша-ла выстрелы, ноги отнялись у меня, я упала на траву и проплакала почти до полуночи, на-верное, даже теряла сознание, слишком уж быстро пролетело время…

Через границу меня перевел пастух, дочь которого я вылечила от какой-то дряни…

Таджикистан я почти не видела. Спала в грузовом вагоне, который был подсоединен к какому-то специальному составу. Какое-то время моим спутником был бродяга. Мы, то находили общий язык, то ссорились. Он был неплохой парень, но очень хотел стать плохим. Я предсказала его будущее, он свалил меня на пол и несколько раз ударил ногой. Ночью, когда он попытался пристроиться ко мне под пальто, которым я накрывалась, я выбросила его в открытую дверь вагона. По-моему он ударился о столб, на полном ходу. Даже и не знаю, жаль мне его или нет. Его путь, он все равно, был путем преступника и убийцы…

* * * * *

— -…

— О, конечно, мы хорошо помним эту молодую женщину.

— …

— Все дело в Марите – нашей дочери. Когда она была совсем маленькой, ее сбила машина.

— …

— Нет. Руки, ноги у нее в порядке. Но испуг сделал ее необщительной, она боялась чужых, плакала, по ночам часто кричала, спала только с включенным светом. Если у Вас нет детей, то Вам этого не понять.

— …

— Вы зря усмехаетесь. Она вылечила ее.

— …

— Для этого ей не потребовалось заговоров, обрызгивания углов нашего дома святой во-дой. К тому же, если я правильно поняла, она была не католической веры.

— …

— Она заговорила с ней.

— …

— Да, это оказалось так просто. И очень сложно. Если бы Вы подошли к ней и попыта-лись заговорить, я думаю, у Вас бы не получилось.

— …

— Да.

— …

— Я не знаю кто Вы.

— …

— Я не доверяю людям Вашей профессии.

— …

— Я не видела от таких, как Вы, ничего хорошего.

— …

— Очень много.

— …

— Я не знаю где она, я не спрашивала ее, куда она направляется.

— …

— Нет. Поймите, такие, как она не могут делать зло. Совершать преступления.

— …

— Очень просто. Надо посмотреть ей в глаза, там все есть.

— …

— Ищите.

— …

— Да, я не люблю таких, как Вы. И прошу Вас уйти.

— …

— Прощайте.

— …

— И знаете, если это имеет какое-то значение, то оставьте ее в покое. Я не думаю, что вашим путям следует пересекаться.

— …

— Именно так. Прощайте…

* * * * *

Пярну встретил меня каким-то праздником. Натанцевалась, напелась, наплясалась досыта. Там на празднике встретила самую грустную на свете девочку. Мы подружились. В доме ее родителей я и гостила некоторое время. Меня встретил такой покой, что выдержать его более недели я не смогла. Спасибо Марите, лишь она делала этот дом по настоящему живым, обитаемым…

Мы почти не сидели с ней дома, обошли все окрестности, от изобилия интересных и памятных мест, точнее от того, как я пыталась их все ухватить взглядом, к вечеру кружи-лась голова. Мама ее была, наверное, от меня в таком же восторге, как я от ее дочери, по-этому чаще всего я выслушивала от нее комплементы или утешала ее, когда ту пробивало на слезу. У них мне было хорошо, но…

А как я хохотала. Иду по улице. Только что слезла с очередной попутки, ехала авто-стопом. Иду и думаю про себя, что в этом захолустном городишке, я уже не в первый раз. Размышляю даже, что, скорее всего, есть у меня здесь какие-нибудь знакомые у которых можно будет остановиться. А в подсознании, еще одна мысль: » что-то я не понимаю «. И тут до меня доходит – это же мой город !!! Я в хохот, даже присесть пришлось, до того ра-зошлась. Потом, конечно, поплакала и пошла к своей старушке. Мимо магазинчика моего прошла, там, правда магазина уже не было, открыли там како-то не то клуб, не то бар…

Пока шла, так защемило что-то внутри, опять слезы навернулись, правильно говорил кто-то, что самое грустное, как и самое радостное, это – возвращение домой. Так и я дошла до своего дома. Я и не думала даже, что так его люблю, а оказалось очень…

Такими тяжелыми были мои шаги по лестнице, как будто я груз великий на плечах своих несу. Оказалось, что отвыкла я от подобных переживаний. Вольный образ жизни, что и говорить. Все мое ношу с собой, а более и не надо…

Сама так думаю, а ловлю себя на том, что рука карманы мои обыскивает, ключ ищет. Сама я значит забыла, что у меня есть дом, а рука моя помнит…Как мне загрустилось – не скажу, а то начну реветь.

Открыла мне старушка моя – божий одуванчик. Обмерла, запричитала, тут и я не выдержала. Рванулась из меня тоска моя. И завыли мы обе по-бабьи прямо на лестничной площадке – сил сделать хоть шаг у меня в тот момент не нашлось…

Рассказывала она мне целую ночь, целый день и еще ночь. Многое изменилось, ока-зывается, в мое отсутствие. Не только в ее жизни, а вообще во все городе, во всей стране. Я за странствиями моими потеряла как-то нить происходящего. Так она мне целые бездны от-крыла. Я только слушала и удивлялась, как такое можно было пропустить…

Квартиру она мою сдала, паре молодой. Денежки делила пополам. Часть себе, как приварок к пенсии, а вторую в доллары и откладывает. Я сильно смеялась, когда бабулевна моя объясняла мне про удобство хранения сбережений в конвертируемой валюте. Бабка моя – бизнесмен… Меня долго выспрашивала, остепенилась ли я – а я не знаю что ответить. Домой я случайно вернулась. А как долго пробуду – Бог знает. Может прямо этой ночью мой контролер прокрутит мне очередной кошмар, а может, даст передохнуть недельку дру-гую. У него свои расклады…

Был и мой черед рассказывать. Бабулька все охала и ахала, когда я про Индию рас-сказывала. Переживала по поводу моих переходов через границы. Так, по-моему, до конца и не смогла понять, что это раньше границы на замке держали, а сейчас граница больше ре-шето напоминает. Много я ей рассказала, даже, наверное, слишком. С утра, пораньше, пока я по новой привыкала к домашней постели, она сходила в церковь и заказала «за здравие». Мое, значит. Принесла специально для меня иконку нательную…

В квартиру свою тоже зашла. Страшно удивилась, какая она маленькая, просто ком-натушка крохотулешная. И даже не по сравнению с домом Марите или того, грузинского князя, нет. Она просто маленькая. Я тогда подумала, что если я останусь, что если больше не позовет меня в дорогу никто, то как, в ней смогут уместиться все мои воспоминания, все мои ощущения, весь тот мир , который я успела увидеть и узнать, да и привыкнуть…

Познакомилась с молодой четой, которая теперь у меня квартируется. Они такие ми-лые, такие опрятные, каждый уголочек вымыт и блестит. Когда мы вошли со старушкой, а она тут же меня представила, как хозяйку занимаемой ими площади, я краем глаза увидела, как заметался в глазах этой девочки страх, как она вся сжалась и напряглась. Да и муж ее, как-то потускнел. А сам такой большой кажется, такой суровый. Мне было забавно смот-реть на них, а потом я почувствовала, что слишком жестоко держать их в таком напряже-нии. Я быстренько созналась, что не собираюсь селиться в ближайшее время и они могут не беспокоиться. Старушка моя тут же закивала, что, мол, пока я буду у нее жить. Стена отчу-ждения, которая была готова возникнуть, тут же испарилась и начались хлопоты застольные и радостные. Молодая хозяйка тут же отправила своего благоверного в магазин за снедью, а сама принялась за готовку. Я сначала сидела, а потом домашние хлопоты увлекли и меня, оказалось, что мое общение с другими, осталось в моей памяти, в том числе и множеством рецептами, а холщовая сумка была частично заполнена травками разными, которые, годи-лись и для стола. Хотя я, больше их использовала, как лечебные.

Молодая моя щебетала без умолку. Мило так, обо всем сразу. В одну горку сыпались и ее маленькие семейные проблемы, и чуть побольше – городские, и сверху пристраивались огромные, в размер страны. А она умудрялась делать из всего этого коктейль. И смеялась при этом необыкновенно заразительно. Под этим соусом узнала я и про все ее семейные не-урядки и обидки. Я легко улыбалась, глядя на нее. Это было время отдыха. Отдыха души. Я лечилась присутствием этой хохотушки.

Пришел сам. Хмуроватый. Внешность у него была такая, как у медведя. Он казался намного старше, чем это было на самом деле. И это передавалось на тело. Был он громоз-док, и тем хорош. За громоздкостью скрывалась основательность.

На столе, к закусочке прибавилась водочка, желающих употребить оказалось мало. Молодая погладила себя по животику и светло-светло так улыбнулась, он только-только на-чал обозначаться, а она еще млела, от того, что приобщилась к чуду. Ей так шли все эти за-боты.

Я малость пригубила, а старушка моя – одуванчик, вместе с медведем договорили остальное. Сидели мы долго, большой человек начал потихоньку дремать, чем озадачил мо-лодую. Она собиралась на прогулку. Начала расталкивать этого медведя, да я остановила ее и предложила пройтись вместе с ней.

Мы шли, она держала меня под руку, а я рассказывала. Оказалось, что много знаю об этих местах. Мы просто шли, а в моей голове всплывали имена какие-то, даты, цитаты. Пе-сенки какие-то из детства. А молода так смотрела на меня, мне даже казалось, что у меня за спиной что-то трепыхается, я еле удерживалась, что бы не оглянуться. Я чувствовала, что ее обожание переходит в размер критических. Дома нас ждали мирно посапывающий муж и старушка моя старательно мывшая посуду. Девочку мы уложили под бок ее большого мед-ведя, тот посопел, посторонился и стал вдвое меньше. Старушка постелила мне у себя.

Все-таки отвыкла я от комфорта, ворочалась-ворочалась, наконец, перетянула с ди-вана простынь на пол, и мирно уснула. Оказалось, что для этого мне не хватало жесткости булыжных мостовых, или вокзальной прохладности. Находясь в полудреме, спать полно-ценно, до забытьи, я, по-видимому, тоже разучилась. Просто лежала и вспоминала, прогул-ку сегодняшнюю, разговоры… вспомнила, что вела молодую я по тем же местам, что когда-то вел меня мой Митя. Нарочно я так поступила или случной это вышло. А может, это был самый удобный для прогулок маршрут в наших местах. Было так грустно, что я думала, что заплачу. Но слез почему-то не было.

Я не чувствовала, что я добралась до дома. Это был уголок, где я когда-то жила, а теперь мне в нем было попросту тесно… С девочкой я гуляла теперь постоянно. Чем очень угодила ее большому человеку, тот потихоньку, с моего согласия совершал кое-какой мел-кий ремонт. Готовился к прибавлению в семействе.

Почти два месяца дома. Казалось, что я сама обзавелась семьей. Все мелкие семей-ные разборки молодая обсуждала со мной. А мне было не в тягость. Опять начала привы-кать к уюту и степенности. Точнее, думала, что начала. Но дорога…кто заболел тобой – не излечится уже до самой смерти. Это раз и навсегда. И хотя я чувствовала, что смогу про-быть здесь еще какое-то время, что мой контролер, дает мне время и не торопит меня. Я чувствовала, как дорога опять начинает звать меня. А тут случайно выяснилось, что у ста-рушки моей объявился внучек великовозрастный. Чуть старше меня. Вот она и стала актив-но сватать своего Олежку за меня. Пришлось принимать ответные меры…

Уходить не тяжело. Присели на дорожку. Олег закурил. Молодая всплакнула, мед-ведь ее подправил мне сумку мою холстяную, а молодая втихую от меня вышила ее бисе-ром. По своему, конечно усмотрению, но весьма старательно, а значит и глазу приятно. Старушка плакала и тихонько причитывала на дорожку. Когда я поднялась, она вдруг заго-лосила в голос, за удачу на дороге. Я была ей очень благодарна. Расцеловала всех. И отпра-вилась. А где-то внутри поняла – вернуться сюда мне уже не удастся.

* * * * *

— …

— Опять Вы. Вы видели ее?

— …

— Что значит, что вы идете только по следу?

— …

— Так что же Вам еще рассказать?

— …

— Да, она сильно изменилась. Я бы не сказала, что она стала счастливой, нет. Неприка-янность ее приняла просто какие-то огромные размеры. Как мир.

— …

— У человека должен быть дом, у женщины тем более. Дети должны быть, семья. А она словно потерялась.

— …

— Я не знаю, как это объяснить. Она стала легче. Как лист, сорванный с дерева. Идешь с ней по улице и хочется держаться за нее покрепче, а то не дай Бог ветер. Ощущение такое, что он подхватит ее и унесет. От этого становиться тоскливо…

— …

— Ей? Даже не знаю, иногда кажется, что ей, такая ее неприкаянность нравиться, не тяготит ее. Иногда кажется, что в ней тоска нечеловеческая. Не могу объяснить. Она же молодая. Как в ней это вмещается. Мне не понять этого.

— …

— Добрая, конечно, добрая. Но и доброта у нее каких-то вселенских масштабов.

— …

— Рассказывала. Правда я не всегда ей верила, теперь думаю, зря, наверное.

— …

— Иногда мне кажется, что она с ума сходит. Медленно, но капля за каплей. И нельзя ей помочь.

— …

— Неужели она успела побывать в стольких местах?

— …

— Боже мой. Она обошла почти пол мира. Зачем ей это?

— …

— Я боюсь спрашивать ее об этом. Вдруг обидится.

— …

— Тонкость в ней какая-то. Сила огромная и хрупкость. И кажется иногда, что словом, даже обыкновенным человеческим неверием ее можно уничтожить.

— …

— Конечно. Я бы у себя, ее поселила. А как померла бы, оставила бы ей все. Если увидите ее, то скажите, пусть возвращается. Ее здесь и ждут и любят.

— …

— Молодожены те, которые живут в ее квартире, так она их просто заворожила. Они и девочку свою ее именем назвали. Вы зайдите к ним. Поговорите. Они больше знают, может, объяснят Вам, что-то, что я по старости не смогла.

— …

— Они через часик домой вернуться.

— …

— Хотите, здесь ждите.

— …

— Может чайку?

— …

— Ну и ладушки. У меня тут оладушки… Ой! Вот как выходит.

— …

— …

— Вас ко мне бабушка наверное направила?

— …

— Заходите, конечно, только говорите потише, а то девочка спит.

— …

— Конечно, она такая… Вы знакомы с ней?

— …

— Очень жаль. Вы бы непременно в нее влюбились бы. Этого просто не может не про-изойти.

— …

— Я это сразу поняла, только парой фраз перекинулись. Она как ангел. Мне так и кажет-ся, что вот мы идем с ней по улице, а она может в любую минуту оторваться от земли и улететь к себе.

— …

— На небо конечно. Я нисколько не сомневаюсь, что, такие, как она, живут на небе. И только изредка к нам залетают.

— …

— Нет у нее этой привязанности к земле как у нас. Вот Вы по земле идете тяжело. Ка-жется, что она под вами прогибается даже.

— …

— А она по осеннему льду пройдет, и он под ней даже и не потрескается.

— …

— Рядом с ней. Как на краю крыши самого высокого дома. Жутковато, но не страшно. Только дух захватывает, и красота необыкновенная открывается.

— …

— Хорошо, я думаю. Она со мной столько времени провела.

— …

— Нельзя ей, наверное. Мне иногда кажется, что есть у нее какое-то необыкновенно важное дело…

— …

— Вряд ли, но по силам ей, наверное, вообще все. Это она только смотрится такой хруп-кой…

— …

— А среди нас она, потому, что ей любопытно, как живут люди.

— …

— Конечно, серьезно. Вы ведь ее не видели, не говорили с ней. А я говорила.

— …

— Ну что Вы, конечно не в обиде. Нам и так повезло, что она хоть на миг оставалась около нас. Я очень ей благодарна. И муж мой, и я.

— …

— Я когда пою ей песенки, которым она меня научила, то малышка сразу засыпает. А она у меня ох, какая беспокойная.

— …

— Да у малышки ее имя. Мне очень захотелось, я и попросила ее, а она согласилась. Я бы ее и в крестные мамы упросила бы, если бы у нее время было…

— …

— Конечно надеемся, вдруг еще хоть на минуточку да забежит.

— …

— Ой, это малышка, я побегу…

— …

— Да, да, конечно приходите. Бегу, бегу, солнце мое, ну что так разрываешься. Все хоро-шо, я рядом.

Прощались мы сердечно. Моя русская душа разлилась, как море и затопила, и смыла спокойствие сэнсэя. В домике, сидя на циновках, мы читали стихи. Я переводила некото-рые наши на японский, и тоже читала вслух. Мастер был грустным, я раньше никогда не видела его таким. Сакэ действовало не только на меня. И хотя он был старик – рождение его и молодость скрывалось где-то в глубоком прошлом – печалился он совсем как юноша при первой разлуке. А был момент – я даже немного испугалась за него. Весь его стоицизм, все его спокойствие, отступили вдруг, а на их место пришло обыкновенное, человеческое… Он предчувствовал мой путь…

— …

— Проходи, садись.

— …

— Я уже отошел от дел. Возраст.

— …

— О ком из учеников Вы хотели бы узнать?

— …

— Здесь я Вам плохой помощник.

— …

— Ну, что я знаю… Она русская. Прежде чем появиться у меня, долго странствовала. И вряд ли добралась бы до меня и моей школы, если бы не необходимость в умениях воина.

— …

— Чуть больше пяти лет.

— …

— Хорошая ученица. Великолепные возможности и полное нежелание сражаться. И не-достаток времени, конечно.

— …

— Да, она закончила школу. Получила диплом.

— …

— Обычно семь-восемь лет.

— …

— Да, она в пять. Она вполне могла быть первой.

— …

— Нет, нисколько. Общаться с ней было радостью. И как учителю с учеником, так и од-ной душе с другой.

— …

— Я думаю, что и как женщина она прекрасна.

— …

— Здесь проповедуется стоицизм и воздержание.

— …

— Такого не было. А если бы и случилось, я, наверное, простил бы ее. Хотя это теперь я так думаю.

— …

— Она не покидала стен школы пять лет. Даже в поединках участвовала только в тех, которые проводились в школе.

— …

— Она смеялась, когда поединок называли соревнованием. Поэтому не выезжала принци-пиально.

— …

— Мне вряд ли стоит этого стыдиться, я старик.

— …

— Странно, но она заразила меня своей русской тоской. У меня теперь много времени, что бы думать. И чем больше я думаю, тем четче вижу, что мне следовало ее угово-рить остаться и самому у нее поучиться.

— …

— Изменила?! Да она перевернула мою жизнь!

— …

— В бою она великолепна.

— …

— Она могла говорить во время поединка, ее дыхание никогда не сбивалось. А слушать ее было удовольствием.

— …

— Конечно, влюблен, в нее нельзя не влюбиться, но вам этого не понять.

— …

— Ты сам знаешь.

— …

— Конечно, и двери школы, и двери дома в любое время. Хотя, вряд ли она вернется.

— …

— Почему ты интересуется ей?

— …

— Зачем она тебе?

— …

— Я не думаю, что ей необходимо с вами встречаться. Все что ей надо знать о своей мис-сии она знает.

— …

— Я уверен.

— …

— Мы провели отличный вечер. Прекрасную ночь. Утром я проводил ее до ворот школы, она поцеловала меня и ушла.

— …

— Все, что она сказала, предназначается только мне.

— …

— Прощайте.

— …

— Подождите, постойте! Если вдруг тебе все-таки повезет ее увидеть, скажи ей, что и здесь ее тоже ждут и любят.

— …

— Это тебе, наверное, все говорят. Я же не первый к кому ты пришел, что бы узнать о ней.

— …

— Прощай.

— …

Томик стихов – современное издание, зато с пожеланиями сенсея. Диплом, сверну-тый трубочкой и перевязанный ленточкой с печатью, где изображена эмблема школы. Не-сколько памятных безделушек. На таможне у меня никогда не бывало проблем. Если, ко-нечно, таможня встречалась на моем пути…

Он был индус, хотя я и встретила его в Торонто. Именно он сказал мне, где я должна быть. Где мое присутствие и моя помощь необходимы. Хотя именно туда я и не собиралась. Теперь меня преследовал другой сон. Он не вызывал в моей душе мучительных содроганий и воплей ужаса по ночам. Это был сон о несбыточном. Мне виделось, что я в окружении учеников, иду по какой-то роще. А в ней вперемешку березы, оливы, сакура и почему-то пальмы. И мы говорим с учениками. Я слушаю их. Задаю вопросы, а ответов не чувствую. И им бывает больно – течет кровь. Но мы идем к врачу, вместо того, что бы я сама излечила их. И мне кажется это таким утомительным, что я сама заболеваю. А вот от меня врачи от-казываются…

Канада окончилась для меня, как раньше окончилась Европа, Индия, Китай, Япония, как когда-то окончился Иерусалим. Мой контролер не изобретателен, когда он дает знак, то кажется, что вокруг меня взрывается мир. А на самом деле, это он мне так намекает – пора, мол, пора вперед…

Огромное тебе спасибо Мама, что ты родила меня не здесь. И тебе, мой жестокий контролер, что терпеливо ждал, пока я путешествовала по другим странам, среди других людей. Спасибо вам, что до этой помойки у меня была другая жизнь. Самый большой дур-дом, который вы только можете себе представить, по сравнению с этим – детский садик. А я в нем…

Я еще ни разу не видела людей, которые так перемешали, так перепутали «добро» и «зло» в одном напитке, в одной жизни. «Зеленые» – ей Богу, проще с «голубыми»…

До сих пор я в ужасе, как этот тягач не наехал на нас. Тогда мне показалось, что при-дется сушить штанишки. Но все предыдущее, все эти падения в вертолетах, пограничные засады, контрабандистские тропы – все это, оказывается, закалило меня. Хотя все равно, иной раз бывает очень страшно, почти каждый раз…

Конечно, есть среди них просто очаровательные ребята. Но это быстро проходит – им почему-то обязательно надо стать «зелеными камикадзе». Но при этом, они не могут терпеть боли, а акции они свои придумывают за один вечер, набравшись под самые связки пива или обкурившись дури, благо этого дерьма здесь… Дети, которые решили, что они уже взрослые – это я так вначале думала, глядя на них. И жалела их и лечила. Век живи – век учись.

Я выучилась. Я поняла, что это очередная мода. Это способствовало их карьерному росту, это налаживало необходимые связи. Здесь это правила хорошего тона – почудить в молодости, что бы взрослому, серьезному человеку этого уже не хотелось. А отсюда, все они, или, большинство, отнюдь не герои, а самые настоящие хулиганы и трусы. Конечно, не мне судить, но обидно – такая замечательная идея утоплена ими в солдатском нужнике…

— …

— Было время. Надеюсь, Вы не из газеты…

— …

— Я это к тому, что если Вы попытаетесь вытащить на свет прошлое, да еще сошле-тесь на меня – я откажусь, да еще и по судам Вас…

— …

— Это хорошо. Если так, то пожалуйста, давайте поговорим. Почему бы и нет?

— …

— Молодость, прошлое… Да, конечно, молодость – не самое разумное время, мало ли что тогда было. Теперь я уважаемый человек. Семейный. Примерный представитель наше-го общества. Примерный налогоплательщик. А молодость. Что там не бывает…

— …

— Нет, конечно, я там не замешан. Но ведь как это повернуть. Измазать, можно и анге-ла. А мы не ангелы, мы люди.

— …

— Я почему-то так и подумал, что Вы о ней. Она была одно время в нашей группе. Мы бы-ли самыми отчаянными.

— …

— Нет, она не была на нас похожа. Но когда я вспоминаю то время, обязательно вспоми-наю и ее.

— …

— Она была несколько отстраненной от нас. Она не была инициатором. Мне кажется, что если мы не бушевали, она спокойно обходилась и без этого. Но если она бралась за дело, то мы непременно отставали от нее. У нее не было предела или инстинкта само-сохранения, а с другой стороны…

— …

— Мне сейчас кажется, что она не была удовлетворена своей деятельностью. Вы пони-маете, о чем я? Точнее, она воспринимала это как игру

— ….

— Да, именно, она могла обойтись и без «зеленого» движения.

— …

— Не знаю. У нее был какой-то свой расчет. Честно говоря, как командир группы, я не очень доверял ей. Пытался ограничить ее в информации, но без толку. Она все равно уз-навала о наших планах, и очень часто вмешивалась.

— …

— Я бы не назвал ее особенно умной, но иногда догадки ее – они были просто блестящими.

— …

— Около года.

— …

— Она могла бы стать командиром, но всегда отказывалась создавать свою группу.

— …

— Я же говорю, она не воспринимала эту деятельность серьезно.

— …

— Она даже и не скрывала этого.

— …

— Она была боевиком, иногда прикрывала. Но чаще действовала как врач. Это у нее полу-чалось лучше всего. Я вспоминаю, как один раз наш вертолет сбили – я был весь перело-ман. Она подняла меня на ноги за месяц. На мне даже шрамов не осталось. Никто не верит.

— …

— Я ушел раньше, чем она, через пару месяцев после этой вертолетной истории.

— …

— Про то, что ушла она, я узнал от одного из наших, он тогда еще был в группе…

— …

— Он приходил ко мне как-то, просил помочь с работой. Мы тогда выпили, разговорились, он тогда и сказал, что она ушла из отряда.

— …

— Я не поинтересовался, мне было не до этого. Я возглавлял кредитный отдел в банке…

— …

— Случайно. На митинге в защиту пушных зверей.

— …

— Точно не помню. Но так получилось. Это должен был быть совершенно мирный ми-тинг, мы ничего такого не планировали. А он вдруг перерос в жуткую потасовку. Поя-вилась полиция. Я шел рядом с девушкой. Ей было лет шестнадцать. А тут полиция. Все смешалось, ее, девушку ударили резиновой дубинкой по голове, она упала. Я попы-тался помочь, но сам получил дубинкой по спине и тоже упал. И тогда, с асфальта, я видел, как через толпу шла она.

— …

— Именно шла. Спокойно, она просто разбрасывала тех, кто становился у нее на пути, в буквальном смысле этого слова.

— …

— Все равно. Полицейский или митингующий, не важно. Она шла именно к девушке, добра-лась до нее, взяла ее на руки и опять пошла сквозь толпу. Опять спокойно отбиваясь, только теперь уже ногами. У нее это лихо выходило…

— …

— Там еще был момент. Она всегда ходила в длинной юбке. Так она оборвала ее около поя-са.

— …

— Просто руками. Оборвала, перевязала девушке голову, а потом уже подняла и шла так. Знаете, многие тогда, получили на несколько синяков больше. Потому, что засмотре-лись на ее трусики…

— …

— Да, такой вот эротический эпизод.

— …

— А через неделю, я сидел в баре, она подошла ко мне и начала задавать вопросы о том злополучном митинге, о «зеленом» движении, ну и вообще…

— …

— То есть, в первые, я и увидел ее на том самом митинге. А потом уже было все осталь-ное. Она приходила на наши собрания, ходила на митинге. В общем, втянулась. А даль-ше вы знаете…

— …

— Нет.

— …

— Дело минувшее, конечно, но я тоже грешен, пытался за ней приударить. Но тщетно. Хотя не помню, чтобы у нее кто-то был постоянный.

— …

— Это были пустые хлопоты. Где-то в тоже время, я встретил свою будущую жену. Мне совсем стало не до нее.

— …

— До свидания. Так вы точно не из газеты?

— …

— Это я так, на всякий случай.

— …

— Ну, пока. Приятно было поговорить, молодость вспомнить, а то знаете ли время идет – мы стареем…

— …

Рассталась я с ними спокойно, ни кто не плакал, цветов не дарил. Просто – пока – и все. Черт возьми, а я в эту кучу навоза вкладывала душу. Обидно… Будущая элита. Даже безобразия у них регламентируются и разрешаются. И куда теперь? Очередной перекресток. Дороги толи оканчиваются здесь, толи начинаются. И небо не шапкой над головой, а крыш-кой от сковородки. И цвет… От пыли, гари, вони и дыма, как от той самой сковородки, что в блоке питания заключенных. Небо, как мне не хватает неба, не этого грязного, серого ды-ма, а моего, настоящего, голубого… Вот еще и дождь начинается. Очень весело…

Даже и не знаю, кто виноват, но я задремала. С холода, с дождя, да в тепло – я даже по сторонам не огляделась – устала. А он, это я потом уже его разглядела – здоровенный такой, с бородой, какой-то нечесаной, да с глазками свиными, похотливыми… Куда мои глаза смотрели?! Хотя, ночь, дождик… Я сразу задремала. Договорись я с ним, может и не дошло до этого… Проснулась резко, как от толчка. Мой водила бледный, руки трясутся, вонь, в кабине наблевано. На дороге еще один мужик лежит. По всему видно, что рука сло-мана, часть лица об асфальт истерлось и кровищи море… А что делать – сама натворила, сама и лечу…

Кто бы знал, как после этого разламывается голова. А что делать…

* * * * *

Байкеры. Навороченные все, крутые, как будто их два часа варили. А понятия о жиз-ни – вообще никакого. Но старик у них! Ого-го-го! Лет сто, наверное. Он, наверное, родился в седле на лошади, а потом подрос, и не опускаясь на землю перебрался в седло байка. А какой же он здоровенный! Громадина какая-то! И лечит тоже. Меня до кондиции доводил после аварии. Мы с ним сильно подружились. Он меня сильно жалеет. Похоже, понимает, зачем я здесь.

А нравиться мне вон тот. Есть в нем что-то такое… Он как будто наш. А когда мол-чит, то не думает, а тоскует. Меня он сторонится. Но это дело техники…

— …

— Я знаю кто ты. Что тебе нужно?

— …

— Зачем она тебе? Ты с ней не из одной команды.

— …

— Ты можешь это подтвердить? Тебе дано нечто?

— …

— Предъяви.

— …

— Достаточно. Убери огонь.

— …

— Да, знаю. Все дело в знаке, а не в его хозяине.

— …

— Знаю.

— …

— Знак пропал после поединка. Я думаю, что он уничтожен.

— …

— Я не присутствовал. Какая бы не была война, мне не нравиться, когда дерутся женщи-ны. У них должны быть другие заботы.

— …

— Нас всех, кто остался в лагере, той же ночью сгребла полиция. Я даже не знаю, жива она или нет. Но, судя по тому, что мир стоит, как и раньше, она победила. Может даже ценой своей жизни. Хотя для Вас, это вряд ли, цена.

— …

— Я не спрашивал.

— …

— Вон видишь малого? С татуировкой национального легиона. Он точно должен был при-сутствовать на разборках. Он букмекер. Подойди к нему, скажи, что я разрешил ему говорить.

— …

— Я вправе не отвечать на твои вопросы. И я воспользуюсь этим свои право. И сейчас, и потом.

— …

— Прощай.

— …

— Я все сказал, а теперь – прощай!

— …

Уже не до этого. Хотя, конечно, хорошо, но дела. Звоночки…

Я нашла его. Ее. Их, одним словом. Он у нее на шее болтается. Смотришь на него – глаза выжигает. Да и хозяйка подстать. Нам не до мира с ней. Да и старик говорил тоже са-мое. А разборки здесь как в каменном веке. Нож в нож, глаза в глаза, хотя – это ведь и есть, каменный век. И никому никакого дела нет – из-за чего я собираюсь чинить с ней разборку. Для всех – две бабы мужика делить будут. Смешно, да и посмотреть есть на что.

Я, честно говорю, боюсь. Видела я, как она дерется. Он, конечно, ей пособляет, но и сама она – девка, не промах. Такую бы, да подругой или, даже подружкой. С такой ведь, хоть в пустыню, а хоть в океана. Я чувствую, что даже люблю ее, по-своему, конечно…

* * * * *

Вечер, помойка какая-то. Машины битые кругом, еще какой-то хлам. Но меня это волнует, мягко говоря, не сильно. На войне – как на войне. Все собрались. Человек сто на-ших, да еще какие-то приблудные, наверное, жители с соседней помойки.

— …

— Ничего не знаю.

— …

— Пошел ты…

— …

— Какой поединок. Ты не сюда попал.

— …

— Старик? С этого надо начинать.

— …

— Только то, что видел. Не больше и не меньше.

— …

— Почему эти бабы решили чинить разборы, я не знаю. Здесь не принято лезть в чужие дела. Если решили так разрешить спор – значит, по-другому нельзя было.

— …

— Конечно. Кое-какие слухи ходили. Вроде как кого-то из наших не смогли поделить. По-казывали даже на Свина, да я и сам видел, что обе на него запали. Так что, может быть, и из-за него. Хотя я думаю, что Свин здесь не при чем… У нас же такие разборы – дело нормальное. Мы живем в жестоком мире, и если возникает проблема, то реша-ем мы ее без лишних соплей.

— …

— Здесь живут те, кто с нами согласен.

— …

— Я байк делал, когда подошли ко мне Мать бегемота и Обе барракуды, они и сказали, что будет разборка. Позвали меня, вместе с мотоциклом.

— …

— Все разборки у нас проходят вечером. А фарами, мы площадку освещаем. Биться соби-рались на ристалище. На территории лагеря – нельзя. Закон.

— …

— Я согласился, понятное дело. Приехали, а там уже все наши. Я стал в ряд, включил прожектор. Выставил на центр. Бабы там о чем-то напоследок перетирают.

— …

— О чем – не важно, это их проблемы. Они затеяли, они и договариваются.

— …

— На каждую драку, свои правила.

— …

— На ножах. Пока они договаривались ножи лежали под передними колесами мотоциклов.

— …

— До поединка действует закон лагеря. Что бы, не задеть кого-нибудь случайно. Кроме того, до того, как взялись за оружие, всегда можно отказаться и замирить, а если взялся, то дороги назад нет.

— …

— Обычно соблюдают, хотя по-разному бывает. Но того, кто нарушил, изгоняют. Ему потом уже к нашим не прибиться, не примут его. Вот, стоят они, значит, рядом двое наших, они не впрягаются, их задача запомнить, что именно и кем было сказано, если что.

— …

— Да мало ли…, всякое бывает. Что бы потом можно было оспорить победу и добиться новых разборок. Но баба договорились биться на смерть.

— …

— Не часто, но и такое бывает. Когда все сказали, посторонние отошли, мотоциклы с ножей съехали и встали в один ряд с нами. Бабы взялись за ножи. Это было круто. Я знал, кто как из них дерется. Но даже и представить себе не мог, что это так круто. Мы, понятно, ставки сделали. Я ставил на «ЧК». Мы с ней до этого в одной стае тусо-вались. Я видел ее в деле. Про вторую я ничего не знал, думал, что она слабачка – оказа-лось, ошибся…

— …

— Босиком. Подол юбки оторвала, чтобы не запутаться. Ноги надо сказать у нее что на-до. Наши, как сейчас помню, загоготали, что, мол, она делать собирается, вроде соби-рались драться. Но когда дело дошло до драки, приколы кончились. Черная-то, сколько ее помню всегда в коже, она даже когда трахалась, совсем не раздевалась.

Но это была потеха великая. Я, между прочим, специалист по дракам, новобранцев учил, сам на ринге дрался. Понимаю что к чему. А тут иной раз не успевал проследить за ними. Отойдут друг от друга, у них уже синяки новые, царапины – это еще можно разглядеть, а когда сходятся, только клубок сплошной, мелькает все, руки, ноги, ножи – круто в общем. Потом черная изловчилась и с прыжка в живот залепила снегурочке. Та, аж в толпу врезалась, троих или четверых наших смела на землю. Нож потеряла. Тут ей стало совсем жарко. Черная разошлась, как мельница. В такой драке главное уследить, когда у противника замах кончится. К тому же снегурочка уставать начала, а чернуха все летает и летает. Еще раз она ее поддела и та в песок ссыпалась. Руку сломала или вывихнула, я не разглядел. Ну, думаем все. Куда она против чернухи с одной рукой, но, повторяю, ошибся…

Получилось вроде, как наоборот. Снегурочка успокоилась и начала гонять чернуху. Личико ее так обработала, что один сплошной синяк виделся. И кожу ее в лохмотья превратила. Всех потерь не перечислишь, но то, что я успел рассмотреть на тот мо-мент…

— …

— Как закончилось? Просто. Снегурочка подловила чернуху на ее же нож. Та когда нале-тела, так завыла, у меня аж в ушах заложило. Снегурочка, тем временем, ее под колено и ломать. Со второго удара сломала чернухе позвоночник и мышцы порвала. Голова чернухи свесилась, изо рта кровь пошла. Снегурочка цапнула чернуху за шею, и тут что-то так хренакнуло.

— …

— Ну, вспыхнуло что-то и рвануло.

— …

— Когда я снова слышать начал, то первое, что услышал это – полицейские серены.

— …

— Мы рванули оттуда естественно.

— …

— Все. А потом ничего и быть не могло. Чернуха еще до взрыва загнулась. Это я тебе как специалист говорю, а взрыв, я думаю, замочил Снегурочку. Но победа была за ней. Это точно.

— …

— Потом приезжали. Там воронка метра на полтора.

— …

— Искали, думали хоть что-нибудь найти. Но глухо. Разметало Снегурочку, да и черну-ху…

— …

— Конечно, не видел, я же говорю – взрыв и воронка.

— …

— Не думаю

— …

— Это все.

— …

— Еще есть вопросы?

— …

— Тогда пока.

— …

Мотоциклы в круг. Арена в центре. Собрались, курят. Запах такой сладковато-приторный. Дурь, короче. Мы с ней последние вопросы решаем. До какого места биться – до первой крови или до последней. Решили – до последней. Два зверя в одной клетке не жи-вут.

Проверили ножи…

У меня ноги дрожат, почти подгибаются. Помню все это как-то урывками. Пять лет занималась с сэнсэем, а это неприятное ощущения перед дракой – победить так и не смогла. Надо сосредоточится, а в голове температура выше среднего, из ушей, кажется, пар идет и три мысли в голове догонялки устроили, а разобраться про что эти мысли не могу – слиш-ком быстро, заразы, бегают. Оглянулась, народ на нас ставки делает. Боксами шелестят, по-ругиваются. Приблизительно пополам. За меня и за нее. Я бы на себя поставила, но не де-лаю этого, а она ставит. Спокойна такая, красивая.

Ну что ж. Пора, значит. Главное в подоле не запутаться. Сколько он раз меня выру-чал своей длиной, сколько мешал, правда, по другому поводу, но и вот так пришлось…

Глазам больно на него смотреть. Толи он светиться черным, толи свет засасывает вместе с взглядом…

…А на локоть я зря падала…

…что это у нее, кровь. Значит, я ее достала…

…а на губах? Не надо было ей по лицу, не хотела я. Жаль, что так вышло…

…ох. Троих собой сбила, как шар кегли. И голова теперь болит…

…нож улетел куда-то. Ерунда конечно. Он и так слабо помогал, но хоть ее отпуги-вал. Иногда. Жаль только, что кисть она, похоже, сломала мне…

…кончилось бы это все поскорей. Глаз у нее заплыл. Быстро…

…но до него я все-таки дотянулась…

…и нож я из нее вытаскивать не буду…

…хоть и сука она, но какая красивая. Жаль.

* * * * *

Забинтованная вся. Глаза одни и рот. Кормят через трубочку. В голове пусто совсем. Ничего не помню. Заходил врач. Перечислял, что у меня не так, после второго десятка я сбилась. С половиной не живут. Я что под танк с самолета упала?! Я спросила у него, как это я так, а он говорит, что и сам хотел бы узнать.

— …

— Всю эту шпану давно надо было пересажать.

— …

— Демократия. Права человека. А наше право, получается, мозги их соскребать с асфаль-та и в черные пакеты упаковывать.

— …

— Да, я дежурил в тот вечер.

— …

— Кто-то из прохожих вызвал полицию…

— Они заметили нас раньше, чем мы успели к ним подобраться вплотную. Заметили, и бросились врассыпную. Мы естественно за ними, но за мотоциклом на машине особо не угонишься. А они как крысы, в разные дырки и все, уже никого нет.

— …

— Один труп. Обожженный весь, голова почти оторвана.

— …

— Нет, умерла от удара в сердце, ножом.

— …

— В том-то и дело, что это ее нож.

— …

— Не сама, помогли, конечно, при чем профессионально помогли, но и она здесь не селедку резала.

— …

— Я так понял, дралась с кем-то.

— …

— Похоже, да.

— …

— Да кто ее знает, кто она. Мы ее пальчики проверили – по нашей картотеке не прохо-дит.

— …

— Закрыли дело, да и все.

— …

— Эта похожа на кубинку или мексиканку. Среди наших клиентов пару раз попадала, но я думаю, что она из нелегалов.

— …

— Совершенно никаких следов.

— …

— Мы с напарником все облазили. Пусто.

— …

— А хрен ее знает. Эксперты руками развели, не понятно мол, что это было и все.

— …

— Да нечего было там идентифицировать.

— …

— Да о чем разговор. Как своим не помочь, как та выглядит-то?

— …

— Нет, такую не видел. Ходили слухи, что у них есть какая-то белая, но даже фотогра-фию найти не смогли.

— …

— Если вдруг что будет, конечно сообщим.

— …

— Всего хорошего.

— …

Месяц лежу, второй, третий…

Изредка всплывет что-то. Море по ночам сниться… Часть бинтов сняли. Хоть бы зеркало принесли. Опять море, день солнечный такой, бриз… Только кажется мне, что язык на котором я думаю не мой.

Оказывается я такая образованная! С доктором спорила минут десять. Он дверью хлопнул. А через полчаса пришел, попросил прощения и согласился со мной. Что же я за-канчивала, вот, что мне интересно. А у него в глазах ко мне такое уважение проявилось. Мне даже неловко стало. А когда он ушел, я хохотать принялась. Сразу дышать стало легче – видно иду на поправку.

— Заходи, присаживайся.

— Я за стол сразу, есть охота.

— Однако, приучили тебя.

— Даже если не хочешь, научишься – без малого десять лет среди людей рыщу…

— Время не имеет для тебя значение.

— Физически, да, но…

— Хорошо-хорошо. Хочешь вернуться?

— Потом, когда-нибудь. Позже.

— Теперь рассказывай.

— Все в порядке, я не ошибся в выборе. Она справилась, долго искала правда…

— Отлично, теперь можно отдохнуть.

— А подробности не нужны?

— А зачем они мне?

— Но она помогла тебе.

— Не мне, прежде всего себе. Я бессмертен. Мне нет до них дела.

— Помоги ей.

— Я не лезу в дела людей. Суетно и всегда крайне запутано.

— А ей, значит, помирай в психушке?!

— А мне-то что?

— Но она спасала мир, помогала тебе…

— Помогала мне?! Это у тебя что, юмор такой. Даже служить мне – честь, этого впол-не довольно.

— Ты обещал мне исполнить желание, если я найду бойца.

— Я пошутил. Ты сам в состоянии исполнить любое свое желание.

— Я знаю, но мне надо чтобы ты не вмешивался.

— Какой ты нудный. Я не буду вмешиваться. Поручаю это тебе.

— Спасибо.

— Теперь иди, я хочу просто уснуть. Как вы мне все надоели…

Он теперь каждый день ко мне приходит, после работы. Сидит со мной говорит. Мне так спокойно с ним. Мне сестричка по секрету сказала, что он решил снять с меня диагноз неизвестного нервного заболевания и поставить обыкновенный посттравматический шок.

— …

— Как Вы сказали ее имя?

— …

— Нет. Такой пациентки у нас нет.

— …

— Посмотреть?! Вы что же мне не верите?

— …

— Ах вот вы о ком. Амнезия. У нас есть несколько человек с частичной потерей памяти. А что бы совсем, таких нет.

— …

— Вообще-то мы не делаем этого.

— …

— Ну, если только фотографии.

— …

— Думаете эта?

— …

— Уверены?

— …

— Но вряд ли это Ваша клиентка. У нее только частичная потеря и при этом постоянно восполняющаяся. А потом, она не продавец, а бывший медицинский работник, с боль-шим опытом работы. Что, засомневались?

— …

— Внешность?

— …

— Ожоги? Нет, что вы, она очень симпатичная. Блондинка, вот с такой копной волос.

— …

— Я же сразу сказала, что не она.

— …

— Если бы это была она, мы бы не стали Вас обманывать. Нам это не к чему. Мы всегда рады, если у наших пациентов есть человек, который проявляет о них заботу.

— …

— Хорошо, я все ей передам.

— …

— Скорее всего, доктор оставит ее работать у нас. Я говорю Вам это по секрету.

— …

— Всего хорошего.

— …

— И Вам.

А сегодня он пришел ко мне с цветами. Огромный такой букет приволок.

И поцеловал меня. Это было так, так, так… мне кажется, что я даже в воздух подня-лась.

Он ушел, а я расплакалась. А что, какая баба, влюбившись в первый раз, не плачет – вот и я…

Опубликовано 10 Авг 2010 в 22:27. В рубриках: Полные тексты 1. Вы можете следить за ответами к этой записи через RSS 2.0. Вы можете оставить свой отзыв или трекбек со своего сайта.