Глаза змеи

День 1.

Смотреть на него вот так, через стол было довольно-таки странно….

Разумеется, его изображения нет-нет, но просачивались в СМИ, фотографии, редкие
интервью…, но на них он выглядел иначе. Был другим, вот это и не сходилось, и вызывало
беспокойство. Тот, кто был там, не мог бы совершить подобного, а тот, кто сидел напротив?
Этого я не знал. Это мне и предстояло выяснить…

— Даже и не пытаюсь представить, о чем вы сейчас думаете, — он начал разговор
первым, хотя и не подавал особых признаков волнения…, — наверное, даже и
пытаться не буду. Но скажу, что меня напрягает.
— Слушаю, — контакт это всегда контакт, зачем же от него отказываться.
— Как вас называть? Гражданин, господин, начальник, товарищ…
— Что, простите?
— Ну, вы следователь по особо важным делам. Вас дернули сюда аж из самой столицы,
и рискну предположить, что виной тому я, даже как-то неловко…
— То есть, вы готовы сотрудничать?
— Разумеется…, я готов, прямо хоть сейчас, но для этого мне надо как-то к вам
обращаться.
— Так вас это беспокоит?
— Именно.
— Называйте меня по имени отчеству, Кирилл Андреевич, по-моему, самый лучший
вариант.
— Кирилл Андреевич, — он словно попробовал имя на вкус, — а что, очень хорошо, даже
с каким-то особым колоритом. А я Борис Иванович…, все иное – псевдоним.

Настоящее имя мне и так было известно, в конце концов, передо мной лежало его дело,
другой вопрос, его реакция, он словно не имена разделял, но личности, а это всегда плохой знак.
По крайней мере, для следователя…. Однако, партия началась, и первый ход был за ним.

— Борис Иванович, вам ведь известно, почему вы здесь? Известно, какое обвинение вам
предъявляют?
— Разумеется, — легко кивнул он, — и, кстати, вы ведь пользуетесь диктофоном, так
положите его на стол, меня это совсем не смущает…
— Я его еще не включал.
— Так включите. Дело в том, что я сам люблю эту штуку, особенно в поездках, очень
удобно. Сохраняет не только слова, но и паузы, и интонации, практически, как
бумага…
— Хорошо, — еще один ход за ним…, даже интересно.

— …мне не сложно, я могу и повторить, — спокойно произнес он, — я – Борис Иванович
Ивлев.
— Спасибо. И так, вам известно, какое обвинение вам предъявляют?
— Да.
— И в ответ на это обвинение вы говорите…, — я сделал соответствующую паузу.
— Этого я не делал. Хотя, так, наверное, все говорят…
— Многие, — подтвердил я, — по крайней мере, вначале.

Он кивнул, подтверждая, что правильно понял не только мои слова, но и то, что было за
словами. С другой стороны, а как же иначе – в конце концов, слова это его молоток и гвозди, он
известный писатель.

— Как вы относитесь к такому обвинению?
— Думаю, как рабочая гипотеза для следствия, вполне. То есть, как мысль, разумеется,
она ужасна, но как рабочая гипотеза…, вполне себе рабочая гипотеза.
— Да уж, — пришло мое время кивнуть, — говорят, что вы не особенно с ней ладили.
— Кирилл Андреевич, вы забыли добавить, что соседи говорят…, ну, соседи говорят,
что вы не особенно с ней ладили.
— А это так?
— Представьте, что вы прожили жизнь с женщиной по имени Мессалина.
— Но в документах она Валерия Александровна, — ему все-таки удалось меня удивить.
— Мать назвала ее Мессалина, но регистрировать это имя везде отказывались, не говоря
уже о крестинах в церкви…, — пожал плечами Ивлев, — отсюда и Валерия. В общем,
это история Древнего Рима.
— С ума сойти, — я и правда, был удивлен.
— Впрочем, она не особенно это афишировала. Я знал, самые близкие друзья знали…,
так называли ее только в этом узком кругу.

Пауза была просто необходима, и не только Борису Ивановичу, но и мне. То есть, другое
имя, псевдоним, это не особенно влияет на ход следствия. Следствие определяется, прежде
всего, фактами и доказательствами, но…, когда вот так, появляется некий оттенок. Бывает
приятный, бывает наоборот. Ивлев же от паузы отказался:

— Кирилл Андреевич, я вас попрошу, следствие – это следствие, я понимаю, но не
хотелось бы…, насколько это возможно…
— Я следователь, а не журналист, это и не в моих интересах.
— Спасибо.

Как он это повернул…, словно это и не долг мой, а личная услуга…, как-то не очень
хорошо, хотя, почему бы и нет…

— Другими словами, Борис Иванович, вы к этому отношения не имеете?
— Я этого не говорил, — совершенно неожиданно произнес Ивлев, по крайней мере,
совершенно неожиданно для меня.
— Борис Иванович, мы говорим об убийстве…
— Нет-нет, Кирилл Андреевич, когда мы говорим о Мессалине, мы говорим о
самоубийстве.
— Эксперт…, как и мой собственный опыт, говорят об обратном, — осторожно не
согласился я.
— Эксперт ошибается…, и вы. Мессалина покончила с собой.
— Вы на этом настаиваете?
— Да, — короткий, ответ. Слишком короткий…, но это если не видеть, потому что в этот
момент я на мгновение увидел того, другого. В глазах его…, там, словно взрыв
произошел, ядерный, если можно так выразиться.

Жаль только взгляд этот к делу подшить нельзя, потому что нужны слова, а еще лучше,
признание…

— Борис Иванович, минутку. Чуть раньше вы сказали, что имеете отношение к тому,
что случилось с вашей супругой…
— А еще раньше я сказал, что невозможно жить вместе и не ссориться, — вернул он мне,
причем, вполне логично.
— Это вы к чему?
— К тому же, невозможно жить с женщиной, и не иметь отношения к ее самоубийству.
Человек шел и упал. Можно поставить подножку, а можно просто отвлечь от дороги,
заговорить…, понимаете?
— Немного заковыристо для отчета, хотя, вашу мысль я понял.

Получалось что-то вроде логического тупика. С одной стороны он как бы признавал свою
вину, точнее, свою причастность, но при этом отрицал свое прямое участие. Умно, что ни
говори. Если честно, это раздражает.

— Может, хотите кофе, здесь неплохой автомат.
— Если не трудно…, и хорошо бы пепельницу.
— Разумеется…

Тайм-аут. Я собрал бумаги в папку и вышел из допросной комнаты. Вот только папку я
оставил на столе, там, в папке, поверх всего фотографии жертвы. Штук десять, во всех ракурсах,
что ни говори, а цифровые камеры вещь удобная. Я даже не очень спешил, давая возможность
Ивлеву насмотреться…. Черт возьми, я был готов не заметить его вмешательства, если конечно,
увижу то, что хочу увидеть…

Борис Иванович Ивлев стоял у окна, смотрел куда-то вверх, словно рассматривал облака,
а вот папка на столе была нетронутой…. Он оглянулся на звук и спокойной вернулся на свое
место.

— Я закурю с вашего разрешения, — произнес он.
— Да, конечно…, — а что еще я мог сказать.

Я смотрел на него, а он смотрел куда-то…, он как будто еще не вернулся от окна. Глоток
кофе, затяжка сигареты. Глоток – затяжка, глоток – затяжка. Мне, например, требовалось время,
чтобы кофе в стаканчике остыл, не могу пить кипяток, а он словно его не чувствовал…

— Я просто не хотел видеть ее такой…
— Что?
— Я жалею ее, а вот извинения принять не могу…, черт!
— Борис Иванович, я не понял…

Он сделал долгую затяжку, во время которой внимательно, точнее, пристально смотрел
на меня…, мне пришлось повторить:

— Я действительно не понял, что именно вы сказали.
— Вы оставили папку, чтобы я залез в нее и увидел ее фотографии, фото ее мертвой. Я
не хочу запомнить ее такой…, я любил ее живой, да и сейчас люблю…, но живой.
— Это я понял…, — пришлось даже поправиться, — сейчас понял.
— Знаете, сколько раз она возвращала меня к жизни? Вряд ли…, по одной коме на
роман. Тринадцать романов…, считайте сами.
— Не может быть!

Это было искренне, я действительно этого не знал. То есть, этого не было в документах.

— Роман. Несколько редакций, последняя редакция, принятие в печать – кома. Вот
такой путь. У вас же есть доступ к больничным записям…
— Есть, но я их не просматривал…, — похоже, эта партия полностью была его. А у меня
только одно оправдание, дело мне вручили всего лишь двое суток назад. Причем,
изучал я его в поезде, по дороге сюда…
— С другой стороны, это может и не иметь значения для следствия…, но наверняка,
имеет значение для полноты картины.
— Я обязательно посмотрю…
— Полюбопытствуйте…, — он сделал паузу, а потом вдруг поинтересовался, — вы
женаты?
— Да…
— И дети есть?
— Дочь…
— Это она рассказала обо мне?
— Почему вы так решили?
— Попробую объяснить, — как-то невесело улыбнулся он, — вы не мой поклонник,
рискну предположить, что вы меня не читали…
— Читал.
— Ладно, одно произведение…, скажем, по дороге сюда.
— В гостинице…, — поправил я его, — не спалось, вот я и взялся.
— Ладно. Пусть будет гостиница, но кто выбрал произведение, неужели, просто
наудачу взяли в книжном магазине?
— Нет…, привез с собой…., ну да, Вероника посоветовала, кажется, у нее есть все, что
было издано…
— О…, будьте внимательны с ней, там много всего такого, — Ивлев дернул плечом,
словно хотел что-то стряхнуть с себя.
— Если вы это знаете, почему допускаете?
— Потому что так есть…, жизнь такая…
— Погодите-погодите, но я думал, что вы пишите фантастику!
— Писал и фантастику, а еще фэнтези, мистику, драму, ужасы…, все что хотите.
— Но это все из жизни, — я просто не удержался.
— А давайте без банальных примеров, — немного раздраженно предложил Борис
Иванович.
— Ладно…
— И кстати, супруга ваша тоже читает…, я уверен.

Вся партия его. Все сто процентов…. Хорошо хоть, что по результатам этой партии, его
не выпустят, а меня не отправят на его место в следственном изоляторе.

День 2.

Ознакомление с дополнительными материалами заняло оставшуюся часть вчерашнего
дня и первую половину этого. Так что в изолятор я пришел только после обеда…

— И как вам здешняя кормежка, — поинтересовался я, раскладывая бумаги, доставая
диктофон, готовясь, одним словом.
— Не очень, — отозвался Ивлев, — я предпочел обойтись чаем.
— Погодите, — я остановился, вы что, не обедали?
— Но вы ведь тоже не обедали…
— И как это…
— Вы голодный и злой, значит, я тоже хочу быть голодным и злым. На равных так
сказать…
— Голодный сытого не разумеет, это вы хотите сказать?
— У меня есть своя версия – минимальная разница в восприятии легко становится
причиной глобального непонимания.
— Это цитата?
— Не уверен…, просто пришло в голову.

И правда, голодный, и действительно, злой…, что ж, на равных, так на равных,
уважаемый Борис Иванович Ивлев.

— Я включаю, — указал я на диктофон.
— Прошу, — Ивлев показал мне ладонь, предлагая самому решить.
— Значит, включаю…

— Борис Иванович, я и правда, заглянул в вашу медицинскую карту…
— О да, тот еще ужастик, — усмехнулся Ивлев.
— Согласен…, и знаете, на вашем месте, я бы не стал игнорировать обеды, по крайней
мере…
— С моей язвой и списком различных недостаточностей, — Ивлев смотрел на меня в
упор.
— Да…, — а что я мог еще ответить, тем более, что данные больничной карты это
подтверждали, как впрочем, и количество ком…, по одной на роман.
— Наверное, отсюда нам и следует начать.
— Простите…
— Я здоров. Я абсолютно и бесповоротно здоров. Черт, да меня можно в космос
запускать…
— Борис Иванович, вы морочите мне голову?! То вы больны, то вы здоровы…, как это
понимать! Между прочим, язвы не вылечиваются, практически все это знают…

Нет, я не вышел из себя, разве что совсем немного. Я всего лишь был раздражен, но не
более того, но самое главное, что я хотел вывести из себя его…, в конце концов, у меня было
дело, а ему надо было просто тянуть время…. Разные задачи, так сказать.

— Голодный и злой, — спокойно произнес он, — хорош бы я был здесь сытым и
довольным.
— Послушайте, Ивлев, вчера я вам сочувствовал…, более того, еще утром я вам
сочувствовал, но сейчас…
— Сейчас я вас просто раздражаю Кирилл Андреевич. Я знаю…
— И это хорошо, что знаете. Значит, отсюда и начнем…, вчера вы сказали, что у вас
были проблемы с вашей супругой, Валерией, которую близкие люди предпочитали
называть Мессалиной.
— Да.
— Можете как-то описать эти проблемы?
— Совместная жизнь…, ее забота обо мне…, она слишком сильно заботилась, порой,
неоправданно сильно.
— Это проблема?
— Это – охрененно большая проблема.

Я спросил – он ответил. Вот только на деле получилось другое, я сказал глупость, он
ответил другой глупостью, в результате…, а в результате уже не две глупости, а глупость в
квадрате. И это, черт возьми, и злило, и раздражало.

— Борис Иванович, что-то не складывается разговор, вы ведь чувствуете это?
— Чувствую…, вижу…, понимаю…
— Нам надо разобраться со всем этим…, понять, кто прав, кто виноват…, докопаться до
истины…, или я не прав?
— До истины…, нет. Не до истины, вам надо докопаться до правды. Этого вполне
достаточно.
— Даже не буду спрашивать, почему эти слова не синонимы. Давайте так, я сейчас
отправляюсь за кофе. Я подумаю там, вы подумаете здесь…, если хотите, я оставлю
здесь папку с документами, можете там порыться, я не против.
— Хорошо…, только фотографии Мессалины уберите, пожалуйста.
— Ладно, как скажите.
— Или, нет…, — неожиданно отказался от своей просьбы Ивлев, — оставьте…, в конце
концов, мне ведь с этим жить, не вам…
— Не уверен, что понимаю вас.
— Не важно…, я просто устал…, очень устал…, все это…, оно дается мне все с
большим трудом.
— Борис Иванович, вы хотите прерваться…, давайте, я все-таки распоряжусь на счет
обеда.
— Нет. Пусть будет кофе…, минут через пятнадцать.

И все-таки ему удалось сбить меня с толку. И уж не знаю, насколько ему были нужны эти
пятнадцать минут, но мне точно нужны…

— …я не трогал Мессалины, то есть, я ее не убивал. Хотя, все правильно, мы
поссорились…, поскандалили, черт, мы даже подрались с ней.
— Вы понимаете…
— Не перебивайте меня Кирилл Андреевич.
— Хорошо, прошу прощения, продолжайте…
— Причина…, вам наверняка нужна причина…., это случилось полгода назад, после
очередного медицинского осмотра. Если бы вы были моим поклонником, наверняка
знали бы, что врачи отмерили мне…, в общем, инвалидность через год, а через пару
лет, максимум, смерть.
— Мне жаль…, хотя, я бы не сказал, что выглядите как смертельно больной.
— А я и не смертельно больной. В том-то и вся проблема.
— Я…
— Кирилл Андреевич, не перебивайте!
— Слушаю…
— Мессалина узнала об этом раньше меня…, с ней случилась истерика. Она
переколотила дома всю посуду…, даже окно разбила чайником. Бросала в стену, а
получилось в окно. Вот только скандалила она не со мной, а с судьбой, если можно
так выразиться.
— А вы?
— В общем, я тоже был расстроен…, но с другой стороны, я как бы привык к этому
состоянию. Тут болит, там болит…, голова кружится, ноги подводят…, черт возьми,
но я ведь еще попадал по клавишам. Меня пугало в приговоре врачей только одно,
обездвиженность на полгода. Это было чересчур. Хотя, думаю, мне бы удалось
уговорить Мессалину на что-нибудь кардинальное…
— Вы говорите о…
— Разумеется о самоубийстве. Ну не лежать же мне целый год как мумия…
— Бог ты мой! Как вы можете вот так…

Я поднялся со стула и прошелся по кабинету. Да, глядя на него невозможно было
поверить в его слова, разумеется, на него этого. Но я верил. Перед встречей я залез в Интернет и
нашел несколько роликов с ним, интервью, записи фанатов…, нелегальные, разумеется,
сделанные без разрешения, зато они были настоящей иллюстрацией к его больничной карте…

— …работоспособными были только две вещи. Хрен и руки, уж извините за грубость.
Вы сами-то не спросили, поэтому я сам дополню картину…, вдруг, это имеет
значение. У нас с Мессалиной не было проблем с сексом…, три раза в неделю, и это
не считая всяких шалостей, на которые она была великая мастерица…, черт возьми,
если бы Кама Сутру и подобные вещи преподавали в университетах, она была бы
профессором. Клянусь…
— Пожалуй, вам повезло, — глупость конечно, но это было единственным, что пришло
мне в голову в тот момент.
— Очень…, к тому же, это позволяло нам обходиться без измен. В этом смысле во всем
мире существовали только мы двое…, и это было здорово.

И снова я верил…, и снова со ссылкой на официальные интервью, ну и неофициальные,
если можно так выразиться, источники…

Стоя у стены, я смотрел на Ивлева и слушал его слова…, картина получалась неполная,
противоречивая…, но это не делало ее абсолютно невозможной. Но самое главное, мне хотелось
ему верить, точнее, я ему и верил…. Вдруг мне вспомнилось, как он разделил истину и
правду…, скорее всего, вот прямо сейчас, была правда…, но тогда возникал вполне резонный
вопрос – чего не хватало правде, чтобы стать истиной?

— …конечно, было страшно, но не все время, просто в какие-то минуты или секунды.
Иногда, утихомирившись, после того, как спадал дурман, я просто лежал в постели и
смотрел в потолок. Думал…, и вот тогда, действительно было страшно. Накатывало
так, что дыхание сбивалось…
— И что именно вас пугало?

Он ответил не сразу, хотя, ответ казался вполне очевидным…, но это, наверное, для меня,
а не для него…

— Не знаю…, видите ли, Кирилл Андреевич у меня есть вера. Моя вера, она как я…, в
ней полно противоречий, немного я украл у христиан, что-то у буддистов, что-то
позаимствовал в исламе…, даже наверняка. Но что-то придумал и сам…, это сложно
объяснить, тем более, что вы не мой читатель.
— А это есть в книгах?
— Разумеется…, там есть почти все. И там точно есть мои страхи…, там они
перечислены нормальным языком, литературным, а главное, не так сумбурно, как я
говорю сейчас…

— …представить не могу, где и как она нашла этого целителя.
— Целителя?!
— Да, старика. В какой-то момент, когда я почувствовал, что назначенный час
приближается, я сдался. Мессалина уламывала меня почти месяц, а тут раз и все. Я
согласился…
— Погодите-погодите, так вы что, действительно теперь здоровы?
— Хотите, чтобы я раз пятьдесят отжался?
— Не надо…
— Кстати, я могу….. Так вот, старик провел три положенных сеанса…, и все. То есть, и
все пришло в норму. Легкие, почки, печень сердце…, зрение, нервы, зубы…,
абсолютно все.
— Звучит, как чудо…, — произнес я недоверчиво.
— А это и было чудо. Чудо, будь оно неладно…. Меня привезли туда, на треть живым,
но ушел я здоровым. Вот в чем проблема…
— Выздороветь – проблема?! Вы шутите?!
— Какие тут шутки, — вздохнул Ивлев, а я почувствовал, что в словах его абсурдных
есть смысл.

— …пошло наперекосяк. Хотя, тогда я этого не понимал, не чувствовал, это как
остаточная анестезия от чуда. Потребовалось несколько недель, прежде чем я понял,
что мы натворили…
— Послушайте, Борис Иванович, наверное, я знаю, что вы хотите сказать…, по крайней
мере, догадываюсь…
— Это несложно.
— Да…, однако, многие были бы счастливы! Вы не просто избежали смерти, вы
исцелились, в таком состоянии можно прожить…, не знаю, лет сто.

Ивлев ничего не сказал, он смотрел на меня и ждал продолжения.

— …я так понимаю, после этого вы перестали писать. Оказалось, что ваш талант и ваша
боль питают друг друга, этакий жуткий симбиоз. Вы ведь об этом подумали?
— Не подумал…, я это почувствовал. Прошло несколько недель…, я гуляю,
развлекаюсь, занимаюсь любовью…, но я не чувствую того, что делаю. Это как
морок…, даже нет, я словно зомби, тело что-то там делает, а я в этом участия не
принимаю.
— Вы пробовали писать?
— Каждый день, разумеется, когда не был вдрызг…. Я садился за стол, брался за ручку,
включал компьютер, открывал старые черновики…, но ни одной достойной строчки
так и не смог сделать…
— Но…
— Нет, не это было самым худшим. Настоящий ужас охватил меня, когда я не понял
того, что уже написал. Помнится, несколько дней подряд я пытался читать свои
тексты, но это было…, как разбираться в мертвом языке. Я ничего не понимал,
ничего не чувствовал…

Я снова хотел возразить, и снова Ивлев мне не позволил…

— Жизнь…, то есть, мое прошлое сделало меня упертым скептиком. Я легко ставил под
сомнение практически любое утверждение. Сомнение стало моим нормальным
состоянием, и естественно, я сомневался в том, что делал сам. Да, узнать, что ты не
так талантлив, как сам про себя думал – жутко. Но в периоды депрессии, в первую
очередь, я сомневался в себе. То есть, с собственной бесталанностью я бы мог
смириться. Понимаете меня?
— Пожалуй, нет, — признался я, и даже покачал головой, — не понимаю.

Борис Иванович остановился, перестал говорить, перестал шевелиться, он буквально
замер, и продолжалось это не одну секунду, и даже не десять…. Несколько минут, во время
которых, мне несколько раз приходила мысль, подойти и коснуться его. Толкнуть или хотя бы
окликнуть, чтобы убедиться, что он, по-прежнему, жив, а не впал в следующую, какая она там
по счету, кому…

— Знаете, как я лечился от всех этих своих депрессий, — я даже вздрогнул, когда он
снова заговорил.
— Нет…, откуда…
— Я перечитывал произведения, которые любил…, пересматривал фильмы, которые
знал, практически наизусть, слушал любимых музыкантов и певцов…, пара дней,
иногда, неделя, но я обязательно приходил в себя…

И вдруг, мне стало страшно, я точно знал, что он скажет…

— Вот именно, потому что, в этот раз я так в себя и не пришел.
— Мне жаль…
— И мне жаль…, вот только этого недостаточно, менялась вся моя жизнь. Менялась
совсем не в лучшую сторону. Я перестал видеть красоту любимых актеров и актрис.
У меня перестали наворачиваться слезы на любимых сценах…, я словно умер. Черт
возьми…, я и правда, чувствовал себя мертвым.
— Борис Иванович…, — окликнул я Ивлева, но он проигнорировал мое вмешательство.
— Я стал забывать стихи…, это была катастрофа. Без Сергея Есенина, без Иосифа
Бродского, без Маргариты Пушкиной…, без…, даже сил нет перечислять.
Представьте, у вас была огромная Вселенная…, даже нет, у вас была вся
Вселенная…, а потом раз, и осталась только холодная Луна и ничего больше. Черт,
вам просто не понять…

Мне ничего не оставалось делать, как прервать допрос…, хотя, какой это был допрос…,
это было все что угодно, но только не допрос. Хотя, нет…, не все что угодно, это была
исповедь…, вот только я не был священником и не готов был отпускать грехи.

День 3.

— Похоже, вчера я вас испугал, Кирилл Андреевич…
— Даже не надейтесь, мне доводилось выслушивать подробности от маньяков,
растлителей и кающихся министров…
— Верю, но с писателями вы дела не имели…, продолжим?
— Пожалуй.
— Кстати, спасибо, что вчера остановили меня…, получалось не очень красиво…
— Надеюсь, сегодня будет лучше.

Я продолжал заниматься содержим папки, и на всякий случай поглядывал на Бориса
Ивановича, тот же продолжил рассказ. Я же был рад, что это не было продолжением вчерашнего
дня. Мало того, что-то подсказывало мне, что я уже знаю финал…

— …и разумеется, Мессалина тоже это чувствовала. То есть, я излечился благодаря ее
усилиям, казалось бы, мы должны были радоваться, а вместо этого мы ссорились
каждый день. Обычно из-за какой-то ерунды, на которую раньше даже и внимания не
обращали.
— Подозреваю, что в какой-то момент вы обвинили ее в этих переменах, — это была
всего лишь подсказка, не более того.
— Мне не надо было ее обвинять, она сама все сделала…, однажды ночью, после секса
она сама все мне сказала. Признаюсь, это было очень…, вот только что, было жарко,
она царапалась, я…, я наверное рычал…, обычно это происходило именно так. А
потом все…, разрядка. Но вместо того, чтобы замереть в объятиях друг друга, она
вдруг говорит, что совершила ужасную ошибку…, что своими руками уничтожила
нас.
— Что, она так и сказала, — я не очень-то поверил в это.
— Разумеется, сказано было намного больше…, но в конце она сказала именно это,
слово в слово.
— А что вы?
— Вначале я попробовал ее утешить, говорил какие-то благоглупости…, уверял ее в
чем-то, и разумеется, уверял в том, что ее вины нет. Однако, вы же понимаете, если
женщина что-то вбила себе в голову…, убрать это оттуда можно только вместе с
головой.
— Не очень удачная шутка, — произнес я, памятуя о фотографиях с места преступления.
— А я и не шутил.
— Минуточку, — я остановил мужчину, — послушайте, мы разговариваем под запись, ее
расшифровка обязательно будет приложена к делу, вы это понимаете?
— Понимаю, — равнодушно кивнул мне Ивлев.
— Я просто хотел напомнить…, продолжайте.

Ему пришлось взять паузу, чтобы вернуться к словам, а главное, вернуться в то
состояние, в котором можно было бы продолжить рассказ.

— Знаете, Кирилл Андреевич, от всего прежнего меня осталась только Мессалина. То
есть, мои чувства к ней, они остались прежними…, возможно, несколько угас огонь,
но он все еще был, он все еще согревал нас.
— Хотите сказать, вы не обвиняли ее?
— Не вслух. Может быть, когда начинал думать обо всем этом, возможно…, но клянусь,
вслух – никогда…

Он тяжело вздохнул и закончил.

— Я – никогда, но вот она сама…, а я так и не смог ее разубедить в этом. Это, знаете
ли…, это моя вина.

Финал был близко…, очень близко, я практически его чувствовал. Откровенно говоря,
так и подмывало подтолкнуть его…, но я слишком хорошо знал это состояние, подталкивать
нельзя…, следовало просто ждать. Течение времени в таких случая устанавливал не тот, кто
слушал, а тот, кто рассказывал…

— …я пытался ее переубедить. Понимаете, дело в том, что изменившись, я как бы
перестал воспринимать ценность того, что делал…
— Ценность, — переспросил я невольно.
— Да…, в такой ситуации изменяется шкала ценностей. Когда-то, самым важным для
меня была литература.
— А потом?
— Потом, я понял, что дорожу только одним, моими отношениями с Мессалиной.
Поэтому, я старался сохранить эти отношения…
— Ты старался сохранить отношения, — повторил я, из этого выходило, что финал этой
истории не так уж близок.
— Разумеется…, я пытался ее отвлечь, пытался вытащить на улицу, занять чем-
нибудь…
— А она?
— А она заталкивала меня за письменный стол. Она хотела, чтобы я работал…, но я не
мог работать.
— Вы ругались?
— Практически каждый день…
— А вы не думали, например, бросить ее…, или разъехаться на какое-то время…, дать
возможность страстям утихнуть?
— Не знаю, думала ли об этом Мессалина, но меня подобная мысль посещала.
— И?
— Я пришел в ужас от того, что останусь совсем один, потеряю и ее…
— Как же все запутано…, — пробормотал я.

Неожиданно в дверь допросной постучали, а мгновением позже в комнату вошел
дежурный.

— Кирилл Андреевич, вас к телефону.
— А подождать нельзя?
— Москва на проводе, хотят непременно слышать…
— Наверняка ваше начальство, идите, поговорите, я никуда не денусь, — улыбнулся
Ивлев.

Звонил и правда, мой начальник…

— Что там у тебя? Только кратко, без лирики.
— Если честно, я не думаю, что это он.
— Так…, получается, коллеги промахнулись…, — задумчиво произнес шеф, — не виноват,
а значит, и признания не будет.
— Не думаю…, точнее, практически уверен, но мы не закончили.
— Не мы…, ты не закончил, — поправил меня шеф, сколько тебе еще надо времени?
— Сутки…, максимум, двое.
— Мало просишь…, почему?
— Предполагаю, что это действительно самоубийство.
— О, как…, ладно, разбирайся…, считай, что двое суток у тебя есть.

Вот как не любить такого начальника? По крайней мере, вот в такую минуту, а не когда
он требует невозможного, и чтобы обязательно вчера…

— …и все-таки, этот ваш лабиринт, вы смогли выбраться из него?
— Нет, Кирилл Андреевич. Мы не смогли выбраться. Я не смог писать, не смог уйти от
Мессалины, а она не смогла простить себе случившееся…
— Кажется, я понимаю…, она оказалась в тупике, выход из которого нашла в
собственной смерти, — обычно я так не делаю, не подсказываю подозреваемым
финальной фразы, но здесь все было иначе…
— Да…
— Борис Иванович, остается у меня только один вопрос – почему она ушла так? Не
знаю, ведь есть же таблетки, веревка, ванная…, железная дорога, почему она так
изуродовала себя, а потом еще и…
— Не понимаете, — мужчина смотрел на меня, и надо сказать, от этого взгляда мне было
не по себе.
— Не понимаю…, женщины заботятся о своей внешности даже после…
— Она тоже заботилась…, но в какой-то момент решила, что смерти недостаточно, она
хотела, чтобы я ее простил…, это своего рода письмо с извинениями.
— О, черт!
— Да…, а я до сих пор не могу их принять…
— А я бы принял, — пробормотал я, — клянусь, если бы ко мне вот так, я бы принял.
— Просто мы разные…

По всему выходило, что дело можно было закрывать. И откровенно говоря, я был этому
рад. Больше того, уж коль у меня появилось лишнее время, я готов был лично ходатайствовать
об освобождении Ивлева из под стражи.

— Не торопитесь, Кирилл Андреевич, — услышал я голос Бориса Николаевича, — просто
сейчас я кое-что прочитал на вашем лице, и честно скажу, это мне не понравилось…
— Значит, вы неправильно прочитали…
— Кирилл Андреевич, я хочу признаться в убийстве…

Вот если бы на меня ушат ледяной воды вылили, я бы, наверное, меньше…

— Черт, но вы же только что сказали, что не трогали своей Мессалины, сказали, что она
сама! В чем же дело?!
— Выключите диктофон. Пожалуйста…
— Ладно, — в полнейшей растерянности я нажал кнопку прибора, — и!
— Вы сказали, что подобные извинения следует принимать. Так вот, я действительно
хочу его принять…
— Я вас не понимаю Ивлев. Говорите как есть, диктофон не работает.
— Я не убивал Мессалины – это правда. Она сделала это сама. Вы правильно услышали,
и правильно меня поняли.
— Ладно…
— Но убийство все равно было.
— Я слушаю…
— Я убил старика.
— Какого еще старика?!
— Целителя.
— О, Господи!
— Чуть раньше вы сказали, что он совершил чудо…, мало того, он совершил множество
подобных чудес…, вот только на совершение чудес надо иметь право. За каждое
совершенное чудо следует отвечать, понимаете?
— Не очень, — искренне признался я.
— Помните Экзюпери – мы в ответе за тех, кого приручили.
— Ну да, помню.
— А еще, мы в ответе за чудеса, которые совершаем, если бы старик понимал, что
делал, он выгнал бы нас за дверь и все. Кто-то бы остался жив, кто-то бы был
счастлив. Но он вмешался, и вот результат…
— Но это глупость! Он сделал доброе дело!
— Какое именно? Спас тело…
— Сумасшедший дом…

Ивлев дал мне время прийти в себя, позволил походить по комнате, подвигать стул,
потом еще походить…

— Слушайте, Кирилл Андреевич, допускаю, что вы со мной не согласны. Допускаю, что
у вас другая вера и другой взгляд на жизнь. Мы и правда, разные.
— Да, точно, очень разные, — вырвалось у меня в сердцах.
— Старик мертв, и тело его не найдут, уверяю. Как писатель, я бы этого не смог
сделать, но став другим.
— Безумие…
— Возможно. Но вот мое предложение. Вы можете стереть предыдущие записи, можете
оставить где-то в заначке – дело ваше. Но когда вы в следующий раз включите
диктофон, я громко и четко признаюсь в убийстве Мессалины.
— Зачем?!
— Я не хочу вспоминать старика, как будто его и вовсе не существовало. Забудьте о нем
и все.
— Но…
— Обыкновенная арифметика. Я совершил одно убийство, у полиции на руках одно
тело. Один равно одному. Все…
— Вы не признаетесь в убийстве, которое совершили, но признаетесь в том, которого не
было.
— Один равно одному, простая бухгалтерия.
— А если я…
— А зачем вам это? И будьте уверены, это только между нами…

Эпилог.

…вот они, эти записи. Конечно, я их сохранил. Скопировал и спрятал в самую дальнюю
папку домашнего компьютера. И откровенно говоря, я до сих пор не знаю, правильно ли я
поступил.

Возможно, следовало искать тело, вот только без показаний Ивлева вероятность найти,
ноль. А надеяться на его помощь, при таком раскладе…, это вряд ли. Остается случайность…
или чудо. Только вот с чудесами…, ну, сами понимаете. А кроме того, я не готов
расплачиваться за такие вот чудеса…. Да, вот так…

Что касается Ивлева…

В прошлом году истек срок его заключения. Признаюсь, я специально ездил, чтобы
посмотреть на него. Здоровый, крепкий, какой-то потемневший, как мореный дуб, и такой же
мощный…. Он прошел сквозь ворота и двинулся вперед.

У него было куда идти, адвокат сохранил дом, сбережения, которые, к тому же и
приумножились, за время его отсутствия. А что, я до сих пор встречаю его книги на полках
магазинов. И их берут, их читают…

…шел не домой, в первый день, в первый час, от тюремных ворот он шел к воротам
городского кладбища. Оказалось, адвокат хорошо платил одной женщине, чтобы она
присматривала за могилой Мессалины, и та, разумеется, присматривала. Там было чисто,
ухожено, росли цветочки, а тропинка была просыпана беленьким, похожим на морской,
песочком…

Опубликовано 08 мая 2017 в 13:45. В рубриках: Неформатное настроение. Вы можете следить за ответами к этой записи через RSS 2.0. Вы можете оставить свой отзыв или трекбек со своего сайта.